окорока и колбасы.
К водопроводному крану Мену придвинула все свое «хозяйство»: ежик для мытья бутылок, прикрепленный у бачка с водой, поступающей туда из крана, сушилку для бутылок со сточной решеткой и машинку для автоматической закупорки бутылок. Мену с головой ушла в свои хлопоты, и у нее в отличие от меня прекрасное настроение. Для нее, хотя она пьет вполне умеренно, разливать вино – священный обряд, языческое празднество, счастливое подтверждение нашего изобилия и залог грядущего веселья. Для меня это тяжелая обуза. И мне не на кого переложить эту обузу. Вообще-то здесь вполне достаточно двух человек: один разливает вино в бутылки, другой закупоривает их, но ни одной из этих операция нельзя доверить Момо. Если ему поручить разливку, то, приладив сифон и убедившись, что вино течет как положено, он, прежде чем опустить трубку в горлышко бутылки, сует ее себе в рот. Если он закупоривает бутылку, то, прежде чем вставить пробку, отхлебнет здоровый глоток.
Итак, я обеспечиваю разливку. Мену будет закрывать бутылки, а Момо перетаскивать их: от нее ко мне – порожние и от меня к ней – полные. Но даже при такой расстановке сил у нас постоянно вспыхивают конфликты. Время от времени я слышу, как Мену кричит: «Ты что, под зад коленкой захотел?..» Мне незачем даже поднимать голову. Я и так знаю, что в этот момент Момо с лихорадочной поспешностью сует обратно в металлическую корзину бутылку с изрядно поубавившимся содержимым. Знаю потому, что минуту спустя – хотя Момо и пойман на месте преступления – раздается его полный возмущения голос:
– Я нисе неде! (Я ничего не делаю!)
Вино, вырываясь из бочки, так стремительно наполняет бутылки, что зевать здесь не приходится. Даже странно, что такая, казалось бы, немудреная, почти механическая работа начисто лишает возможности думать. К тому же отвлекает нудная музыка, несущаяся из транзистора Момо, который он носит на ремне через плечо (недавно, на мою беду, Мену подарила ему этот проклятый транзистор).
Как-то незаметно мое мрачное настроение рассеялось, хотя особого подъема в работе я по-прежнему не испытывал. Да и не такое уж опьяняющее занятие – разливать вино по бутылкам, разве что для Момо. Но эту работу необходимо было выполнить. Вино мое. И я им даже гордился, и в общем мне было приятно работать рядом с Мену, хотя меня и раздражали проделки Момо и его надоедливая музыка. Короче, я переживал самую будничную, самую обычную минуту своей жизни, когда во мне всплывали и гасли тускловатые мимолетные противоречивые чувства, довольно вяло и неувлекательно работала мысль и где- то глубоко еще гнездилась тоска.
Вдруг, будто в трагедиях Шекспира, раздался глухой стук в дверь, и сразу вслед за тем, но уже без малейшего драматизма в подвал шумно ввалился Мейсонье в сопровождении Колена и долговязого Пейсу. И я тут же догадался, что Мейсонье чем-то чрезвычайно расстроен.
– Где мы только тебя не искали! – воскликнул он, направляясь прямо ко мне в дальний угол подвала. Колен и Пейсу шагали за ним следом.
Я с досадой заметил, что они оставили открытыми обе двери, ведущие сюда из коридора со сводчатым потолком.
– Ничего не скажешь, ловко запрятался! Хорошо еще, что встретили Тома, он нас и послал сюда.
– Как, – говорю я, протягивая ему через плечо левую руку и не спускай при этом глаз с уровня вина в бутылке, – разве Тома еще не ушел?
– Нет, сидит на солнышке на ступеньках донжона и мусолит свои карты, – говорит Мейсонье, и по голосу его ясно, что парень, тратящий столько времени на изучение камней, вызывает у него уважение.
– Мое почтение, господин граф[1], – говорит Колен.
Ему кажется забавным величать меня так с тех пор, как я стал хозяином Мальвиля.
– Привет, – бросает верзила Пейсу.
Я не смотрю на них. Я неотрывно слежу за струей вина, наполняющей бутылку. Воцаряется молчание, мне оно кажется несколько принужденным.
– Ну как, – спрашивает длинный Пейсу, чтобы разрядить атмосферу, – твоя немка еще не прискакала?
Это уж тема верная. Так по крайней мере считает он.
– Она и не приедет, – небрежным тоном отвечаю я. – Она выходит замуж.
– Ты мне об этом не говорил, – с упреком замечает Мену. – Скажите-ка, – продолжает она насмешливо. – Замуж выходит.
Я вижу, что Мену не терпится высказать свои соображения по этому поводу, но, должно быть, припомнив, как ей самой удалось подцепить муженька, она решает промолчать.
– Ну и дела! – восклицает долговязый Пейсу. – Биргитта выходит замуж. Вот жалость-то какая, значит, я так и прособирался...
– Теперь ты останешься без помощницы, – говорит Колен.
Я не могу обернуться, чтобы взглянуть на Мейсонье, уровень вина в бутылке поднимается слишком быстро. Но про себя отмечаю, что он хранит молчание.
– В конце месяца у меня будет три помощника.
– Девки или парни? – спрашивает Пейсу.
– Парень и две девушки.
– Ого! Две девки! – Но ничего больше он не добавляет, и снова повисает тягостное молчание.
– Мену, пойди-ка принеси три стаканчика для этих господ.
– Не стоит беспокоиться, – говорит Пейсу, облизывая губы.
– Момо, – перепоручает Мену, – сходи за стаканами, ты же видишь, я занята.
На самом-то деле ей просто не хочется уходить из подвала сейчас, когда разговор принимает такой интересный оборот.
– Ниду! (Не пойду) – отвечает Момо.
– Под зад коленом захотел? – прикрикивает Мену, угрожающе поднимаясь с табуретки.
Момо отскакивает в сторону и, очутившись в безопасности, в ярости топает ногами и кричит:
– Ниду!
– Пойдешь! – говорит Мену, делая шаг по направлению к нему.
– Момо ниду! – с вызовом кричит он, а сам хватается за ручку двери, готовый в любую минуту улепетнуть.
Мену прикидывает расстояние, отделяющее ее от сына, и как ни в чем не бывало снова опускается на табуретку.
– Сходишь за стаканами, – говорит она мирным тоном, принимаясь за работу, – я тебе к ужину картошки поджарю.
Плохо выбритое лицо Момо расплывается в сладострастной улыбке, его маленькие черные глазки, глазки зверя, живые и наивные, плотоядно вспыхивают.
– Падя? (Правда?) – с живостью спрашивает он, запустив одну пятерню в свою черную всклокоченную шевелюру, а другую – в карман штанов.
– Коль обещала, значит, поджарю, – отвечает Мену.
– Ду, – с восхищенной улыбкой говорит Момо и исчезает так быстро, что забывает закрыть за собой двери. Слышно только, как по каменным ступеням лестницы гулко стучат его грубые, подбитые гвоздями башмаки.
Долговязый Пейсу поворачивается к Мену.
– Как погляжу, трудновато тебе с ним приходится, – вежливо говорит он.
– Да, он у меня с характерцем, – отвечает она, довольно посмеиваясь.
– Ну вот и придется тебе поплясать сегодня вечером у плиты, – говорит Колен.
Худое, как у мумии, лицо Мену собирается в морщинки.
– Да ведь я я так собиралась поджарить сегодня к ужину картошку, но он совсем об этом забыл, бедненький мой дурачок.
Почему на местном диалекте это заучит гораздо смешнее, чем по-французски, я не берусь объяснить. Возможно, тут играет роль интонация.
– Ну и хитрый народ бабы, – говорит со своей неизменной ладьеобразной ухмылочкой малыш Колен. – Ничего им не стоит водить нашего брата за нос!
– Эх, если бы только за нос, – бросает Пейсу.
