Шрадер забарабанил пальцами по столу, а я ответил:
— Нет, этого не будет.
Шрадер перестал барабанить и положил руки на стол. Я отвел глаза от Папиросной Бумаги, но чувствовал, что он продолжает улыбаться.
— Ах ты маленькая сволочь! — тихо произнес он.
И внезапно я понял: это не картину сняли со стены, а портрет кайзера. В ту же секунду раздалось — плюх! — и в зале наступила мертвая тишина. Шрадер вскочил и схватил меня за руку.
— С ума сошел! — крикнул он.
Папиросная Бумага стоял, утираясь рукавом: я все же швырнул миску ему в лицо.
Папиросная Бумага посмотрел на меня, глаза его заблестели, он отставил стул и двинулся на меня. Я не шелохнулся. Рука Шрадера два раза молнией мелькнула передо мной, послышались глухие удары, и Папиросная Бумага грохнулся на пол. Все вскочили. Зал загудел, и мне показалось, будто стены его надвинулись на нас. Я заметил, как руки Шрадера вцепились в стул. Голос старого Карла крикнул: «Выпустите их!» И внезапно перед нами открылся проход до самой двери. Шрадер схватил меня за руку и потащил за собой.
Шрадер пошел в туалетную комнату вымыть руки — они были в крови. Я сунул в рот какой-то огрызок сигареты. Когда Шрадер кончил мыться, я протянул ему окурок, он затянулся несколько раз и вернул его мне. Загудел гудок, но, прежде чем выйти, мы подождали еще две-три минуты.
Шрадер какими-то закоулками повел меня в цех, я толкнул дверь и, пораженный, оцепенел: в цехе не было никого. Шрадер взглянул на меня и покачал головой. Я направился к своему месту, Шрадер постоял немного и ушел.
Положив четыре дверцы на верстак, я начал подгонять петли. Готовые дверцы, по две сразу, я переставлял к стойке старого Карла. Я посмотрел на свои часы. Прошло уже десять минут, как кончился перерыв, а в огромном цехе не было ни души.
Стеклянная дверь в глубине цеха приоткрылась, в нее просунулась голова мастера, и он крикнул мне: «В контору!» Я положил калибр и молоток на верстак и вышел.
У дверей конторы я встретил Шрадера. Он слегка подтолкнул меня, и я открыл дверь. За небольшим письменным столом стоял какой-то служащий с крысиной мордочкой. Он смотрел на нас, потирая руки.
— Вы оба уволены! — сказал он с ухмылкой.
— Почему? — спросил Шрадер.
— Рукоприкладство.
Брови у Шрадера опустились на глаза.
— Так быстро решили?
— Решило рабочее собрание, — ответил Крысиная Морда, корча гримасу. — Немедленное увольнение или забастовка.
— И Зекке уступил?
— Да, господин Зекке уступил.
Служащий положил два конверта на стол.
— Вот вам расчет. За полтора дня. — И добавил: — Да, да, господин Зекке уступил.
Он осмотрелся и, понизив голос, добавил:
— Ты все думаешь, что сейчас как в старое доброе время? — И так же полушепотом спросил: — Значит, Папиросная Бумага получил в морду?
— Два раза, — сказал Шрадер.
Крысиная Морда снова осмотрелся и шепнул:
— Так ему и надо, этой спартаковской сволочи! — Он подмигнул Шрадеру. — По горло в дерьме! Вот к чему мы пришли! По горло в дерьме!
— Твоя правда! — подтвердил Шрадер.
— Но подожди немного, — проговорил Крысиная Морда и снова подмигнул, — эти господа не долго будут хозяйничать!
— Привет! — сказал Шрадер.
На улице нас встретил все тот же холодный дождь, не прекращавшийся уже с неделю. Несколько шагов мы прошли молча.
— Тебе не обязательно было вступаться за меня, — сказал я Шрадеру, прерывая молчание.
— Оставь, — сказал Шрадер. — Все к лучшему.
Мы вернулись в свою комнату. Немного погодя в коридоре послышались шаги фрау Липман. Шрадер вышел и затворил за собой дверь.
Сначала до меня донесся смех, звуки шлепков, воркование, затем внезапно фрау Липман повысила тон. Она уже больше не ворковала. Голос ее стал крикливым и пронзительным.
— Нет! Нет! Нет! С меня довольно! Если в течение недели вы не найдете работу, вашему товарищу придется уйти!
Я услышал, как Шрадер сыплет проклятиями, его спокойный голос тоже сорвался на крик.
— В таком случае я тоже уйду!
В соседней комнате стало тихо, фрау Липман что-то долго говорила вполголоса, затем вдруг истерически засмеялась и крикнула:
— Хорошо же, господин Шрадер!
Шрадер вернулся в нашу комнату и с силой захлопнул дверь. Он был весь красный. Сев на кровать, он посмотрел на меня.
— Ты знаешь, что эта проклятая ведьма сказала мне?
— Я слышал.
Он поднялся.
— Сумасшедшая! — воскликнул он, поднимая руки к небу. — Дура! Она должна быть благодарна мне за то, что я ложусь с ней в постель.
Меня передернуло от этой грубой шутки, и я почувствовал, что краснею. Шрадер искоса взглянул на меня, лицо его снова стало приветливым, он снял рубашку, взял кисточку и, посвистывая, стал намыливать щеки. Затем он достал бритву и поднял локоть до плеча. Он перестал свистеть, и я услышал слабое, но настойчивое поскребывание лезвия по натянутой коже.
Через минуту он обернулся, держа кисточку в руке. Все его лицо, кроме носа и глаз, было покрыто белой пеной.
— Тебя, видно, бабий вопрос не очень-то беспокоит.
Я не ожидал такого оборота и, не размышляя, ответил: «Нет». И сразу же с ужасом подумал: «Теперь он непременно начнет меня расспрашивать».
— А почему? — спросил Шрадер.
Я отвернулся.
— Не знаю.
Он снова принялся намыливать лицо.
— Но ты все же пробовал, надеюсь?
— Да, однажды. В Дамаске.
— Ну и как?
Я ничего не ответил, и он воскликнул:
— Да не сиди же ты таким болваном! Уселся на своем стуле, как дохлая селедка, и смотрит куда-то в пустоту! Ну, отвечай, хоть раз-то расшевелись! Тебе это доставило удовольствие? Да или нет?
— Да.
— Так в чем же дело?
Я сделал над собой усилие и сказал:
— Что-то не тянет...
Он застыл с кисточкой в руке.
— Но почему? Она была противна тебе?
— О нет.
— От нее дурно пахло?
