даруемых им духовных выгодах, рядом с которыми простые золото и серебро – пустяки. Речь его была мастерской, вполне достойной человека, который мог уклониться от обвинения в грабеже, и она имела результаты. Князь Библа позволил ему послать в Танис за товарами в обмен за лес и начал грузить кедр.
Неприятности, однако, не кончились. Очнувшись от чар египетского красноречия, князь начал сомневаться в предприятии, на которое неосмотрительно согласился. И в завершение всего, как раз в момент, когда Уну-Амон уже собирался отплыть в Египет с трудно доставшимся кедром, он увидел суда, входящие в порт. Они принадлежали князю Дора и мчались в погоню за деньгами, от которых египтянин освободил жителей Дора. Как только тот опознал корабли, он понял, что пропал. Внешняя невозмутимость и англосаксонская флегма были неизвестны древним; когда они страдали, они хотели, чтобы каждый знал об этом. Стенания Уну-Амона разносились по всему побережью Библа с такой силой, что слышно было и во дворце. Можно только дивиться ораторским талантам нашего героя. Его характер и персональные привычки, очевидно, возбуждали мгновенную ненависть в людях, с которыми он сталкивался, но, как только он начинал говорить, ситуация оказывалась под контролем. Князь Библа реагировал на риторику Уну-Амона как загипнотизированнный кролик. Хотя громкие жалобы Уну-Амона – до того, как суда причалили! – были явным признанием вины, князь его поддержал. Он послал сказать убитому горем египтянину, чтобы тот не беспокоился, и подкрепил совет, прислав в подарок продовольствие, а взаймы – египетскую певичку. На следующий день он посадил жреца Амона на корабль и отправил из Библа подальше, испустив, без сомнения, искренний вздох облегчения. Египтянин высадился на Кипре, и местные жители, естественно, захотели его убить; такова была, кажется, мгновенная реакция большинства людей, которых встречал Уну- Амон. Он пробился через толпу и воззвал к царице Кипра о защите. Тут папирус, к несчастью, обрывается, но, без сомнения, красноречие Уну-Амона еще раз спасло ему жизнь. Он вернулся в Египет, чтобы рассказать свою историю.
Самый важный исторический факт в этой плутовской истории рассказывает нам об упадке былого могущества Египта, об ослаблении его влияния в областях, которые некогда контролировались чванливыми египетскими войсками. Развал отразился в том пренебрежении, с которым к некогда могущественной державе относились за границей. Династия, которую мы, вслед за Манефоном, называем XXI, была фактически составлена из двух царствующих домов: один, основанный первосвященником Амона Херихором, удерживал южную область, а наследники Смендеса правили Дельтой.
Столицей северного царства был город Танис. Фараоны XIX династии перенесли свой политический центр в Дельту, но в смерти всегда возвращались в Фивы, чтобы быть похороненными на священном кладбище на западном берегу Нила. XXI династия сдала Фивы полностью; царские гробницы этого периода были найдены французским археологом Пьером Монте, который работал в Танисе в 1950-х гг. Он имел счастье натолкнуться на одно из тех раззолоченных потаенных мест, которыми время от времени вознаграждаются усилия археологов. Гробница сына Смендеса Псусенна I как-то ухитрилась остаться незамеченной трудолюбивыми грабителями могил. Сам царь еще покоился в ней, богато украшенный, а в боковых камерах находились две мумии ближайших придворных, на одной из которых была портретная и довольно красивая золотая маска. Позднее в гробнице Псусенна были тайно похоронены еще два царя XXI и XXII династий. Но эти захоронения производят впечатление только в сравнении с большинством раскопанных гробниц, которые совершенно пусты. Рядом с золотом и вызолоченными гробами Тутанхамона серебряный гроб Псусенна выглядит бедно. Некоторые вещи, в частности вазы и чаши из драгоценных металлов, еще хорошей работы, но и по массе, и по общему мастерству это погребальное убранство нельзя сравнить с убранством эпохи XVIII династии.
Официальный перенос столицы на север во многом лишил Фивы их былой славы. Задолго до того времени город Амона стал практически двойным городом. На восточном берегу реки возвышались великие храмы Карнака и Луксора, гавань и портовые строения, а также жилой район, населенный главным образом государственными и храмовыми чиновниками. На другом берегу Нила, в тени западных уступов, лежал великий город, принадлежавший мертвым. Поколениями гробницы царей и вельмож, как в ульях, пронизали холмы. Шеренга великих погребальных храмов стояла вдоль края узкой полосы обрабатываемой земли, и фараоны Нового царства строили там свои дворцы. Мертвые были не единственными обитателями западных Фив, они требовали армии рабочих, жрецов, солдат и художников, чтобы содержать «дома вечности».
Царский некрополь на западном берегу Нила никогда не был в полной безопасности, но с упадком власти трона после XIX династии страшные ограбления умножились и часто сходили безнаказанными. Мы имеем документ, один из наиболее любопытных из открытых нами папирусов, в котором приводятся подробности ряда ограблений в правление Рамзеса IX, около 1120 г. до н. э. Перед нами угнетающая картина массовой коррупции. Обвиняемые – скромные рабочие, нищета которых может извинить их преступления, но даже самая поверхностная попытка читать между строк указывает с болезненной ясностью, что в дело были замешаны более важные преступники. Единственная светлая, сияющая фигура принадлежит обвинителю Пасеру, говоря современным языком, мэру восточных Фив, города живых. Коллегу Пасера в западных Фивах звали Павераа. Он был не только мэром западного города, но и шефом полиции некрополя и нес ответственность за охрану гробниц, царских и всех прочих. Это был человек, которого Пасер обвинял, как минимум, в халатности.
Если подойти к делу цинично, мы можем поразмышлять о мотивах Пасера. Как и его коллега с другого берега реки, он был политик, а когда выступает политик, опытные в делах света люди склонны глядеть на изнанку благородных речей. Но было бы добрее считать Пасера единственным светлым огоньком в мрачном мире. Без сомнения, в нем слышится праведник. Получив информацию, что грабители могил в городе мертвых под управлением Павераа процветают, он быстро сформулировал обвинения для визиря. Его информатор был точен; Пасер отметил по именам десятерых царей, четырех цариц и многих вельмож, у которых «дома вечности» были недавно ограблены.
Визирь назначил следственную комиссию и – какой в этом неприятно современный оттенок – назначил главой ее мэра западных Фив. Учитывая должность Павераа, это было совершенно логичное решение, но Соломон на месте визиря мог бы усомниться, что Павераа в таком деле окажется совершенно беспристрастным. Комиссия протопала через жгучие пески – дело было в августе, когда большинство людей просто впадают в коллапс между десятью и четырьмя, – и проверила все названные гробницы. Она сообщила результаты. Из отмеченных Пасером гробниц только одна царская и две принадлежавшие царицам были ограблены, в отношении гробниц вельмож мэр восточных Фив продемонстрировал поразительную, стопроцентную точность.
На первый взгляд доклад, по-видимому, подтверждает обвинения. Грабеж, несомненно, прогрессирует быстрыми темпами, точная доля оскверненных гробниц к делу, в сущности, не относится. Но мэр западных Фив истолковал результаты комиссии иначе. На следующую ночь он позволил – мягко выражаясь – своим людям, рабочим из западных Фив, устроить демонстрацию в честь своей мести. Толпа проложила себе путь к дому обвинителя, Пасера, и окружила дом, выкрикивая оскорбления. Пасер разозлился. Он унизился до того, чтобы спуститься к дверям и обмениваться оскорблениями с толпой. В потоке брани разъяренный Пасер крикнул, что не собирается сдаваться; что он слышал и о других гробницах, которые были разграблены.
Его соперник из-за реки немедленно сообщил визирю о последних событиях, приняв тон оскорбленной невинности. Новая следственная комиссия собралась на следующий день в храме Амона; Пасер заседал вместе с некоторыми высокопоставленными вельможами и самим визирем. Этот господин – самый высокопоставленный чиновник в стране – действовал так, чтобы сделать бессильной комиссию, которую сам же и назначил. Он открыл заседание заявлением, в котором подразумевалось, что он сам уже проверил подозрительные гробницы и не нашел ничего худого. Это лишило Пасера всех козырей. Вообразите, как он ерзал на скамье и становился бледнее и бледнее, по мере того как подозреваемые, которых он притащил, понимая намек визиря, все отрицали.
Это был конец Пасера. Являлся он реформатором или нет, но он попытался плыть против течения. Он утонул. Мы никогда не слышим о нем снова, тогда как его противник, Павераа, оставался на своих должностях и 17 лет спустя. Под его управлением ограбления могил продолжились и расширились. Время от времени судили и казнили, уступая условностям, какого-нибудь мелкого столяра или скромного медника, но из самого папируса так очевидно, кто были подлинные виновники, что остается удивляться, как любой
