египетские клятвы в верности писались вилами на воде. Хвалить ли египтян за их упрямую ненависть к чужеземному господству или проклинать как клятвопреступников, но нужно признать, что они лежали спокойно только мертвыми. Ашшурбанапал, уходя домой, оставил Египет в руках человека из Саиса по имени Нехо. Нехо, разумеется, поднял мятеж при первом же удобном случае и был со временем доставлен своим огорченным повелителем в Ниневию. Сын Нехо, Псамметих I, был основателем XXVI, или саисской, династии. Псамметих, должно быть, имел в себе искру древнего огня. Он убедил ссорящихся вельмож объединиться против ассирийцев и захватил контроль над Фивами, принудив «супругу бога» «удочерить» его дочь.
Успех Псамметиха дал его подданным иллюзию возрождения. Но то была не более чем иллюзия. Прилив подлинной жизненной силы производит новые культурные черты, которые напоминают продукты других ренессансов только по мощи и творческому заряду того импульса, который их порождает. Но когда импульс и энергия отсутствуют, оглядывающееся назад общество стремится подражать прошлому, имитируя его внешние символы. Именно это и происходило в так называемом Саисском возрождении в период XXVI династии.
Самым ярким проявлением возрождения живописи было копирование – копирование настолько точное, что люди того времени воспроизводили штрих за штрихом роспись старых гробниц Древнего и Среднего царств. Не все искусство было рабским подражанием; начавшись в предшествующей династии, возможно под влиянием энергичных кушитских правителей, появляется новый стиль в скульптуре. Он виден в своих лучших образцах в некоторых головах царей и вельмож. Это твердые вещи, твердые по поверхности и по стилю, формализованные и все же оставляющие впечатление реализма. Эти две кажущиеся несовместимыми характеристики – натурализм и формализм – обнаруживаются в одно и то же время и в одних и тех же произведениях искусства. Результаты крайне любопытны. Но работы такого оригинального типа редки.
Изменившийся тон литературных текстов еще яснее указывает на изменение национальных установок. Есть некий шарм в поздних наставлениях мудрости; чувства, которые они выражают, кое в чем более симпатичны нам, чем довольно хладнокровная практичность более ранних советов молодым людям. Возьмем, например, такой отрывок из «Наставлений» отца, обращенных к сыну:
«Удвой пищу, которую ты даешь матери, носи ее, как она носила тебя. Она имела в тебе тяжелый груз, но она не оставляла его мне. После твоего рождения она еще была обременена тобой; ее грудь была три года у тебя во рту, и хотя грязь от тебя была отвратительна, ее сердце не отвратилось. Когда ты возьмешь жену, помни, как твоя мать рожала тебя и растила тебя; не давай жене своей причины осуждать тебя, не заставляй ее вздымать руки к богу».
В этих словах много чувства, хотя тон и откровенный выбор деталей поднимают текст над простой сентиментальностью. Сравним их теперь с наставлениями Птахотепа из периода IV династии по тому же предмету:
«Если ты человек с положением, ты должен основать семью и любить свою жену дома как подобает. Наполняй живот ее и одевай ее; притирания полезны для ее тела. Заставь ее сердце радоваться, ибо она есть прибыльное поле для своего господина».
В вопросе об относительной мудрости этих отрывков вкусы могут различаться, но в том, что касается смены установок, сомнений нет. Господствующая тема позднейших текстов – покорность и терпение; ключевое слово, которое повторяется ужасающе часто, – «молчание». Египтянин эпохи Древнего царства посмеялся бы над таким руководством к успеху: что, сидеть и молчать в то время, как бойкий на язык пройдоха прокладывает себе путь наверх? Самоутверждение ранних династий не лишено привлекательности; оно беззаботное, хвастливое и очень симпатичное. В своих величайших образцах оно смело вопрошать бессмертных богов о смысле жизни. Если люди могли хвастаться молчанием, дух Древнего Египта действительно умер.
Тема молчания обнаружена в другом «Наставлении», еще более позднем, которое, помимо того что дает установки конкретной эпохи, представляет для нас необычный интерес. Мудрость Аменемопе можно датировать VI–VII столетием до н. э.
Читатель может помнить, что мы отмечали параллели между знаменитым солнечным гимном Эхнатона и одним из псалмов, а затем отвергли романтическую историю на том основании, что сходство не доказывает прямой связи между Египтом и Израилем в тот период. С текстом Аменемопе такого драматического заключения трудно избежать, ибо параллели с библейской Книгой Притчей Соломоновых настолько близки, что только зависимость одного текста от другого может удовлетворительно объяснить сходство. Предполагалось, что египтяне заимствовали свой текст у евреев, но большинство ученых склоняются к противоположной интерпретации. Нет ничего «не египетского» в содержании текста Аменемопе; он абсолютно совместим с чувствами эпохи, выраженными в ряде других культурных явлений. Если мы сравним этот текст с текстом Книги Притчей, особенно со стихами 22:17–22:24, мы найдем повторение тех же предписаний, часто почти теми же словами. Но окончательное подтверждение связи является действительно изящным образцом филологического исследования, позволившего одному египтологу скорректировать еврейский текст.
Этим египтологом был Адольф Эрман, учитель целого поколения археологов, не только германских, но и британских и американских. Просматривая отрывок в Притчах, Эрман отметил 20-й и 21-й стихи главы 22, которые в Библии короля Якова[8] выглядят следующим образом:
Слова
Эрман, конечно, был знаком с текстом Аменемопе, и он нашел в нем пассаж, который во многих отношениях казался схожим с двумя стихами Книги Притчей. Но египетский текст читается: «Посмотри эти тридцать глав, они развлекают, они поучают. Они главные из всех книг; они дают невежественному человеку знание».
Когда Эрман исследовал текст, ему внезапно пришло в голову, что еврейское слово «тридцать» –
После эфемерного, теневого отражения величия, которое появлялось в период XXVI династии, стареющий нильский гигант захромал еще быстрее по бесславной дороге к уничтожению. Ассирия пала, но Вавилон занял место завоевателя, и последние фараоны Египта сражались в своих безнадежных битвах с помощью наемников, греков, которые в больших количествах селились в Дельте. К концу династии упадок Вавилона дал Египту мирную передышку, но Вавилон попал в руки персидского завоевателя Кира, Ахеменида. Кир оставил своему сыну Камбизу огромную империю, включавшую большую часть известного древним мира, за исключением Египта. Камбиз исправил этот недостаток. В 525 г. до н. э. в битве при Пелузии он сломал хребет египетской независимости. Страна стала провинцией обширной Персидской империи, и XXVII династия из списка Манефона состоит из персидских царей. Династии с XXVIII по XXX снова были туземными; слабые князья пользовались тем, что Персия была занята в других местах, чтобы утвердить иллюзорную независимость. В 343 г. до н. э. персы вспомнили о Египте. В результате мы имеем XXXI династию, опять персидскую, которую позже объединили с XXX династией Манефона – в целях симметрии, я полагаю.
