– Изнасилуй ее, – приказал Сторс.
Это было как раз то, что требовалось, и Римо с силой швырнул ее на кровать. Парик отлетел в сторону. Он внедрился в нее так, что тело изогнулось до хруста в позвоночнике.
Анна стонала. Сторс фотографировал. «Как он дошел до того, – думал Римо, – что спокойно занимается съемкой, наблюдая за извращениями собственной дочери?» Римо начинал догадываться. Незаметно, шаг за шагом, малозначащие поступки и действия формируют систему привычек, требующую постоянного усложнения, пока из многих частей не складывается общая сумма. И назад дороги уже нет.
– Сильнее, – проник в его сознание голос Анны. Сильнее. Быстрее. Глубже. Он заострил внимание на пальцах рук и ног. Когда тело начинает нагнетать кровь, мозг отказывается от нее, заботясь о других частях тела, о других функциях организма. В этом и состоял секрет Чиуна.
– Еще! – закричала она. – Еще!
Он буквально вжался в нее, придавливая коленями, приподнимая вверх и опуская. Она стонала в экстазе.
Римо заработал сильнее. Быстрее.
Она застонала. Опять оргазм.
Сильнее. Быстрее. Сосредоточимся на коленях.
Теперь она стонала не переставая. Но экстаз начинал уступать место боли.
Римо продолжал. Еще сильнее. Еще быстрее. Сознание зафиксировало мозолистые утолщения на кончиках пальцев.
Стоны становились все громче, их тон повышался. Теперь ей было больно. Она страдала. Скоро она крикнет «Стоп!», и Римо, находящийся, как они считают, под действием наркотика, вынужден будет повиноваться.
Он сильнее навалился на нее, придавив мускулистым плечом ее рот с такой силой, что треснули передние зубы. Теперь она уже не сможет приказать ему остановиться.
Из-под плеча ее голос почти не был слышен.
И Римо продолжал. Сильнее. Еще сильнее. Теперь – пальцы ног. Они впились в деревянный пол для прочного упора. Она пыталась оттолкнуть его. Он прижал ее сильнее.
Сторс больше не фотографировал. Теперь он наблюдал. Групповые изнасилования нацистов несли смерть их жертвам. Сторс видел, как такая же участь постигает его дочь, она погибает, изнасилованная бандой, состоящей из одного человека.
И тогда Сторс скомандовал:
– Стоп!
Римо остановился. Анна лежала в полубессознательном состоянии, рот и пах были в крови.
– С тобой все в порядке, дорогая? – спросил Сторс.
Она медленно села, в глазах горела ненависть.
– Убьем этого ублюдка, отец. Замучаем до смерти.
– Обязательно. Но сперва, мистер Пелхэм и я должны закончить начатую партию в шахматы. Прояви пока пленку. Я тебя позову.
Римо было приказано одеться. Сторс отвел его обратно, в шахматную комнату, велел сесть и сам занял место напротив.
Он обратился к Римо:
– Кто ты?
– Римо Пелхэм.
– Кто рассказал тебе обо мне?
– Дебора Хиршблум.
– Что она рассказала?
– Что вы – нацисты.
– Зачем ты сюда пришел?
– За деньгами. Я могу вытянуть из вас деньги.
– Хорошо. Мы сыграем в одну игру. Ты сейчас проснешься и покажешь мне, как ты собирался выиграть, а потом – опять уснешь. Повторяй за мной. Ты проснешься, чтобы поиграть, и снова уснешь.
– Я проснусь, чтобы поиграть, и снова усну.
– Ты проснешься по щелчку моих пальцев. Уснешь тоже по щелчку.
Сторс щелкнул пальцами.
– Сыграем блиц, – сказал он, улыбаясь.
– Сыграем, – согласился Римо.
– По-прежнему надеетесь выиграть? – спросил Сторс, уверенный в своем мастерстве и грядущей победе.
– Да, – сказал Римо и взял с доски ферзя. Ферзя Деборы. – Следите за ферзем.
– Слежу.
– Вот мой ход, – сказал Римо и поставил ферзя на ладонь зеленым фетровым кружочком вниз. Пальцы сомкнулись на основании фигуры. Темно-карие глаза, у которых, казалось, не было зрачков, впились в Сторса, и Римо произнес:
– Мат в один ход.
Римо повернул руку фигурой вниз и с разворотом кисти послал ее вперед. Этот ход, величайший в истории шахмат, вогнал верхнюю часть белого ферзя в глаз Сторсу, потом – еще глубже, через глазницу в мозг. На месте правого глаза Сторса оказался зеленый фетровый монокль, из-под которого вниз побежала алая ленточка. Тело Сторса передернулось в конвульсии, пальцы защелкали – щелк! щелк! щелк! Это был последний сигнал мозга, посланный им еще до того, как Римо пошел белым ферзем. Прямо в глаз негодяю.
Римо поглядел на него и улыбнулся одними губами.
– Шах и мат, – сказал он и вышел.
Остальное было просто.
Глава двадцать четвертая
Анна Сторс еще не одевалась. Когда Римо вошел в затемненную фотолабораторию, она как раз положила негативы с его изображением в металлическую картотеку, где находились все остальные.
Увидев Римо, она в ужасе раскрыла глаза.
– Он проиграл, – сказал Римо.
Анна попыталась ударить его ногой, но Римо не обратил на это внимания и со смехом завел ее руку за спину, а потом прошептал ей в правое ухо:
– Твой отец, прежде чем я его убил, успел сказать, что единственной вещью, доставлявшей ему удовольствие, было наблюдать за тобой во время ваших представлений. Но он не хотел этого показывать, чтобы ты не останавливалась.
Потом Римо убил ее и оставил тело распростертым на огромной сушилке для фотографий. Когда он опускал труп на барабан из нержавеющей стали, зашипел, испаряясь, пот. Потом Римо сжег негативы и поджег дом.
Уходя, он взял из буфета пирожок. Через несколько минут после его ухода начали прибывать первые пожарные машины.
Вечерняя прохлада остудила воздух, вдруг стало необычно для августа холодно, потом – жарко, а потом Римо уже ничего не чувствовал, а просто шел вперед…
Глава двадцать пятая
Ростбиф в ресторане Хенричи, в Дейтоне, был хорош. Он был хорош уже на протяжении двух вечеров по средам. Римо посмотрел через окно на долину Майами, где на окраине и дальше, над окружающими Дейтон городками, вспыхивали огни. Ресторан находился на самом верху отеля, и для Дейтона здесь готовили превосходно. В Нью-Йорке это была бы просто съедобная пища.
Он разрезал поджаристое, слегка пружинящее мясо, откуда вытек красноватый сок, окрасивший в розовый цвет картофельное пюре, лежащее рядом на тарелке. Хорошее мясо, заметил кто-то, как и женщину, нужно смаковать. Кто это сказал? Уж конечно не Чиун, который, хотя и признался однажды, что все женщины прекрасны, только не все мужчины способны это разглядеть, в то же время считал
