выпить смертельный яд! Нет, я не пожелала бы никому испытать такое еще раз! Если бы Тревельян доверял мне. Если бы он достаточно любил меня, чтобы делиться всем… — Клер вздохнула. — Слишком поздно, да и все равно теперь. Полагаю, у Тревельяна есть причина, не желать титула герцога. Пусть Гарри продолжает оставаться им…
— Да, — сказала Леатрис. — Тревельян хочет быть только капитаном Бейкером. Я сомневаюсь, что он вернется к нам когда-нибудь, после того что случилось.
— Я тоже не думаю…
Клер не успела закончить: дверь отворилась, и вошел Гарри. За ним шли слуги, которые несли несколько сундучков.
— Ставьте их здесь, — приказал он.
Когда слуги ушли и дверь за ними закрылась, Гарри и Леатрис посмотрели на Клер. Тогда она поняла, что находится в сундучках. Без сомнения, там были письма Тревельяна. Совсем недавно ей больше всего на свете хотелось прочесть личные письма капитана Бейкера. Но сейчас она глядела на ящички так, как будто в них прятались ядовитые змеи.
Она отступила на шаг и покачала головой.
— Я уезжаю.
Гарри прислонился к двери.
— Вы не уедете, пока не прочтете их. Все!
Клер посмотрела на них. Красивое лицо Гарри было решительно и серьезно, глаза Леатрис, казалось, умоляли ее.
— Это бесполезно. Чтение писем ничего не изменит. Тревельян не собирается заявлять права на титул, поэтому мои родители не одобрят этот брак и я потеряю деньги деда. А я не собираюсь бросать сестру на произвол судьбы.
— Вы не уедете, — сказал Гарри.
Леатрис подошла к сундучку и открыла крышку. Внутри лежали аккуратно сложенные письма, сотни писем.
— Он начал писать мне, когда ему исполнилось всего девять лет и его отослали из дома в первый раз. Рассказать вам о том дне?
— Нет! — твердо ответила Клер: — Я не хочу ничего слушать!
Но Леатрис все же рассказала, и когда она закончила, Клер стала читать письма.
Глава 25
«Герцог Макаррен имеет честь пригласить мисс Клер Уиллоуби…» — было написано от руки на карточке.
Клер прочла и положила карточку обратно на серебряный поднос, который дворецкий держал в руках.
— Скажите Гарри, что я занята сборами, — сказала она и отвернулась.
Дворецкий не пошевелился.
— Ну что еще? — спросила Клер раздраженно. Ей не терпелось скорее уехать из Брэмли.
— Вас имеет честь пригласить настоящий герцог, — ответил дворецкий.
Клер понадобилось несколько секунд, чтобы понять, кого он имеет в виду.
— Тревельян?
Дворецкий кивнул.
Клер подошла к нему, взяла карточку, взглянула на нее еще раз и бросила обратно на поднос — Скажите герцогу, что мы уже все сказали друг другу. Передайте, что я очень занята и устала от семейства Монтгомери. Я больше не хочу видеть ни его, ни одного из его родственников!
— Быть может, миледи сама скажет все это Его светлости?
Клер хотела было сказать, что она не желает иметь ничего общего с Тревельяном, но вдруг подумала, что могла бы высказать ему кое-что.
— Где он?
— В голубой спальне. Это была комната отца герцога.
Клер кивнула и сделала знак, что последует за ним. «Выскажу ему все, что я о нем думаю, а потом уеду навсегда, — думала она. — Никогда больше не увижу никого из этой семьи, а особенно стану избегать капитана Бейкера. Не хочу даже слышать о нем!»
Дворецкий открыл дверь в большую спальню, которая, вероятно, была когда-то прекрасной комнатой, но сейчас ее совершенно запустили: шелк на стенах выцвел и порвался, темно-голубые шелковые покрывала на постели стали серыми. Тревельян стоял спиной к двери, глядя в окно. На этот раз он был одет, как подобало его положению: не было ни шелкового халата, ни замшевых сапог. В хорошо сшитом костюме, с аккуратно подстриженными волосами он казался бы привлекательным молодым джентльменом, если бы Клер не знала его так хорошо.
— Я пришла, — сказала она ему в спину. — Чего ты хочешь от меня?!
Тревельян обернулся, и девушка увидела, что он смертельно устал, как будто спал еще меньше, чем обычно. Прошла почти неделя со смерти Ниссы, но гнев и возмущение Клер не улеглись. Каждую минуту перед ее мысленным взором стояло улыбающееся лицо Ниссы. Она все еще слышала рыдания Отродья, когда та узнала о смерти Ниссы, видела дым погребального костра, на котором, как она была уверена, сожгли тело красавицы-дикарки.
Тревельян подошел ближе. Клер спокойно стояла, но когда он протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, отвернулась в сторону. Рука его упала, и он вернулся к окну.
— Леатрис говорит, что рассказала тебе о нашей матери.
— Да, со мной поделились этой семейной тайной, — холодно и язвительно ответила Клер.
— И ты прочла мои письма к сестре…
— Да, я сделала и это…
— И что ты скажешь теперь?
Клер помолчала, прежде чем ответить. Она целые дни читала письма и поняла, что этот человек способен на истинные чувства. Она узнала, что он не раз смотрел в лицо смерти. Если бы она была биографом капитана Бейкера, эти письма помогли бы ей написать настоящую книгу. Но теперь она никогда не напишет его биографию.
— Я считаю твои письма очень интересными.
— Но ни письма, ни рассказ о матери не заставили тебя простить меня?..
— Нет. Я не могу забыть Ниссу, — голос Клер зазвучал тише. — И то, что ты так мало рассказал мне о себе — настоящем.
Тревельян посмотрел на нее и опять отвернулся.
— Когда я был маленьким, мой дед считал, что меня необходимо держать в строгости, приучать к порядку, то есть лишать любимых вещей. Если я говорил, что мне нравится такой хлеб, он следил, чтобы мне его никогда не подавали. Если я уверял, что терпеть не могу морковь, мне давали ее три раза в день. С тех пор мне трудно просить.
— Да, — со злостью сказала Клер. — Я услышала более чем достаточно о твоем детстве. И уверена — оно было ужасным. Я знаю, твоя мать ненавидела тебя, отец даже не знал, жив ли ты, а дед был жесток. У тебя есть все основания быть злым и мстительным. И твое глубокое чувство жалости к самому себе вполне можно оправдать.
Тревельян посмотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она криво усмехнулась.
— Ты ждешь от меня сочувствия? Тебе недостаточно собственной жалости? Тебя жалеют брат и сестра, и, насколько я могу судить, почти все в этом доме. Бедный Джонни, бедный герцог, которого никто никогда не любил. Почему-то никому не приходит в голову, что, если бы ты по-другому вел себя и думал о людях, а не только о себе, тебе не пришлось бы столько страдать. Могу себе представить, какое удовольствие тебе доставляло говорить деду, что ты ненавидишь морковь. Ты научился лгать ему, говоря,
