заключался в том, что сами нападающие уничтожают друг друга.
С немыслимой быстротой, словно сверкающий луч солнца с небес, Римо заскользил, разматывая «алую ленту», между тремя уровнями атаки. Он то оказывался среди нападавших, и тогда огонь на мгновение стихал, чтобы не перебить своих, то снова появлялся на открытом месте. Вновь звучали выстрелы. Неуверенные. Неточные. Цель больше не находилась в центре засады, цель стала ее частью.
Мимо стойки для регистрации, сквозь третий уровень атаки слева, по ступеням лестницы перемещался Римо, все время находясь совсем рядом с растерявшимися нападавшими, которые уже запаниковали, не соображая, что же делать.
Пули попадали в стекла, осыпая холл звенящим дождем осколков. Отовсюду слышались крики и вопли, которые только усиливали панику и хаос. Открылась дверь кабины лифта, и случайная автоматная очередь перерезала пополам находившуюся в лифте служанку. На последнем витке «алой ленты» Римо позаботился о стрелявшем, оставив на месте его глаз два сочащихся кровью отверстия.
Затем – рывок в центр. Он схватил с дивана ребятишек, переместился в зал ресторана, в тыл не подозревавшего об этом третьего уровня нападения. И стал ждать, стоя на ступенях. Стрельба не стихала. Ничего не понимающие ребятишки смотрели на Римо.
То, что произошло, было вполне естественным. Будучи дилетантами, те, кто находился на противоположных сторонах засады и в разных ее уровнях, оказавшись под огнем, стреляли в ответ. Спасая собственную шкуру, они стреляли по своим. «Алая лента» вплелась в засаду кровавым проклятием страха и паники. Теперь пальба не прекратится. Если бы Римо захотел, то мог бы просто подождать до самого конца, но единственной его целью было прорваться живым сквозь засаду.
Девочка, похоже, была потрясена происходившим вокруг. Мальчик был доволен и улыбался.
– Бах! Ба-бах! – сказал парнишка.
– А где ваши мама и папа? – спросил Римо.
– В номере, на третьем этаже. Они велели нам поиграть в холле.
– Ну, тогда идите к ним.
– Они не велели приходить до половины десятого, – сказала девочка.
– Ба-бах! – сказал мальчик.
– Но в холл спускаться тоже нельзя.
Снизу все еще доносилась стрельба. В отдалении послышались приближающиеся звуки сирен.
– Тогда мы пойдем к родителям, только вы нас проводите, пожалуйста.
– Хорошо, я пойду с вами.
– А вы скажете папе и маме, что нам нельзя играть в холле?
– Обязательно.
– И что мы ничего не натворили?
– Ладно.
– А доллар нам дадите?
– С какой стати?
– Просто это было бы приятно.
– Я вам дам двадцать пять центов, – пообещал Римо, – Красивую блестящую монетку.
– Нет, лучше старый грязный доллар.
Вместе с детьми Римо поднялся на третий этаж. Его рубашка была окровавлена, кровь стекала на брюки. Впрочем, это не беспокоило Римо.
Дверь отворил отец: водянистые глаза, на лице – печать начинающейся деградации мозга, вызванной алкоголем. Процесс приятный, а результаты – печальные.
– Что еще натворили эти дети?
– Абсолютно ничего, сэр. Какие-то сумасшедшие устроили внизу стрельбу, и ребята могли пострадать.
– Я и не знал, – ответил отец, завязывая пояс халата. – С ними все в порядке? А что это с вами?
– Меня слегка задело. Так всегда бывает со случайными прохожими, всегда нам не везет.
– Ужас, что творится в Америке! Как вы считаете, вниз уже можно спускаться?
Римо прислушался. Стрельба прекратилась. Затих и вой сирен. Холл сейчас наверняка наводнен полицейскими.
– Можно, но я не советую. Зрелище не из приятных.
– Что ж, спасибо. Входите, дети.
– Бах! Бах! – сказал мальчик.
– Заткнись! – сказал папочка.
– Что там такое, дорогой? – послышался женский голос.
– Что-то случилось внизу, в холле.
– Эти дети дождутся когда-нибудь!
– На этот раз они не виноваты, – ответил отец и закрыл дверь.
Римо поднялся по лестнице к себе. Кровь почти перестала течь. Рубашка прилипла к телу. Чиун спал на своем матрасике лицом к окну, свернувшись в позе зародыша.
– Ты ранен, – произнес он, не поворачиваясь, ни одним движением не показывая, что пробудился. Во время сна его мозг фиксировал все посторонние звуки. Просыпался Чиун мгновенно, приученный к этому с рождения, просыпался так, чтобы никто этого не заметил. Из таких вот деталей и складывалось могущество Мастера Синанджу, высочайшего знатока боевых искусств Востока, досточтимого старейшины небольшой корейской деревушки, от которого целиком и полностью зависело ее существование.
– Царапина, – сказал Римо.
– Любое ранение опасно. Насморк опасен. Промой рану и отдыхай.
– Хорошо, папочка.
– Как идут дела?
– Не очень.
– А по-моему – неплохо. Я ощущал вибрацию от стрельбы из ружей.
– А, это. Да, там их было трижды три по трое, и пришлось использовать «алую ленту».
– Тогда почему ты ранен?
– Я начал «ленту» поздновато.
– Никогда прежде, – сказал Чиун, – никто не получал так много, как было дано тебе, и никто не усваивал так мало, как ты. С таким же успехом я мог бы тренировать стены, а не белого человека.
– Ладно, хватит. Я ранен. Перестань.
– Ранен! Царапина, а ты из этого делаешь трагедию. У нас есть дела поважнее. Отдохни. Скоро нам придется исчезнуть.
– Сбежать?
– Если тебе больше нравится такое выражение, то да, сбежать.
– Я не имею права, Чиун. У меня задание.
– Я, между прочим, отдыхаю, а ты несешь ерунду.
– Ты был у того здания? Что там произошло?
– Там произошло то, из-за чего мы должны бежать.
Утром в двенадцать минут одиннадцатого в кабинете доктора Харолда Смита зазвонил телефон. Линия связи включалась только на двенадцать минут в начале каждого часа, и с шести утра по средневосточному времени до шести вечера работала прямая связь со Смитом. Когда его не было на месте, звонки фиксировал автоответчик, которому Римо должен был диктовать свои сообщения по возможности в медицинских терминах. Если кто-то случайно наткнется на запись, она должна выглядеть как доклад врача начальству.
В десять часов двенадцать минут зазвенел звонок, и уже с первых слов Смит понял, что без крайних мер не обойтись.
– Мой план не сработал, – раздался в трубке голос Римо.
– Ясно, – ответил доктор Смит. – Вы знаете, как поступить.
– Да.
Телефон умолк. Четырем профсоюзным лидерам придется расстаться с жизнью.
