меры высшей неупорядоченности, – узнал бы в картине внизу иллюстрацию из учебника.
Римо заметил, что Чиун тоже приник к окну вертолета.
– Скажи мне, Римо, – спросил Чиун, – это можно назвать событием?
– Чем, чем?
– Событием.
– Думаю… да, – ответил Римо.
– Хорошо, – сказал Чиун. – Мне всегда хотелось поприсутствовать на событии.
Вертолет уже несколько минут кружил над фермой, и один из «Лайс» сказал, обращаясь к пилоту:
– Полетели-ка отсюда, а то у этих умников и оружие может оказаться.
Пилот развернул вертолет, и они понеслись назад к городку и мотелю.
– Жду не дождусь, когда вернусь, – сказала Викки.
– А что? – поинтересовался Римо. – Случилось что-нибудь особенное?
– Нет. Просто хочу позвонить отцу. Сказать ему, что со мной все в порядке.
– Своему отцу? Ты звонишь ему?
– Каждый день. Чтобы он знал, где я и что со мной все в порядке.
– Ты же собираешься давать против него показания.
– Да, но одно – бизнес, а другое – личное, я имею в виду то, что я ему звоню. Я должна. Он так подавлен. Каждый раз, слыша мой голос, он говорит «Ах, это ты!» таким тоном, словно наступил конец света.
– Понимаю, – сказал Римо. Он на самом деле понял, кто был инициатором контракта на ее жизнь, и откуда взялось столько денег, и почему убийцы всегда точно знали, где находилась Викки Стоунер.
Теперь он многое понял.
Он взглянул на сидевшего напротив него в кабине Чиуна, которого, похоже, не укачивало, как это обычно случалось в вертолете.
– Теперь ты понял, да? – спросил Чиун.
– Да.
– Наступает время, когда даже скала поддается воде.
– А ты никогда не слышал, как аплодируют одной рукой? – спросил Римо.
Глава двадцать первая
С Полом Стоунером, отцом Викки, все было просто.
Он жил в особняке стоимостью в четверть миллиона долларов в районе Шестидесятых улиц Нью-Йорка, и его предсмертный крик, прозвучавший в квартале, привыкшем к таким крикам, не привлек внимания.
Однако перед смертью он написал по «просьбе» Римо записку о том, что кончает жизнь самоубийством, и заодно перечислил компании финансистов, замешанных в авантюре с русским зерном, в результате чего цены на хлеб в Америке подскочили на пятьдесят процентов.
Римо сделал так, чтобы самоубийство выглядело как самоубийство, и, взяв предсмертную записку, набрал код 800 и особый бесплатный номер доктора Смита.
– Дело сделано, Смитти, – сказал он.
– Правда?
– Да. Стоунер мертв. В предсмертной записке он во всем признался. Вам нужна эта записка?
– Нет. Оставьте ее на месте. Я позабочусь о том, чтобы агенты ФБР нашли тело. И записка не пропадет.
– Она написана по-японски иероглифами для слепых, – насмешливо сказал Римо.
– Ваше дело – просто оставить записку на месте, – ответил Смит. – Что-нибудь еще?
– Похоже, что Викки теперь не придется давать показания.
– Нет, – сказал Смит. – Этой записки будет вполне достаточно.
Он замолчал, и Римо не прерывал молчания.
– Вам не кажется, что неплохо бы извиниться перед Чиуном? – спросил наконец Римо.
– За что?
– За неверие в его способность справиться с Нильсонами.
– Кому из вас нужно это извинение? – поинтересовался Смит.
– Раз уж вы спросили, скажу, что, на мой взгляд, мы оба его заслужили.
– Если вам вовремя не заплатят, тогда я извинюсь, – ответил Смит.
– Вы, как всегда, крайне любезны. Желаю, чтобы ваш йогурт прокис, – сказал Римо и повесил трубку.
Вернувшись в гостиницу, он спросил у Чиуна.
– Одного не могу понять, папочка. Когда мы встретили этого старикана в фойе театра, как ты узнал в нем Гуннара Нильсона?
– У шведов есть одна любопытная черта, – сказал Чиун.
– Какая? – поинтересовался Римо.
– Они все похожи друг на друга.
Римо лишь кашлянул в ответ.
– А как ему в Дарлингтоне удалось протаранить тебя плечом?
– Я сам позволил ему.
– Но почему? – спросил Римо.
– Потому что я обещал его брату, что обойдусь с ним уважительно.
Римо внимательно посмотрел Чиуну в лицо.
– Браво! – воскликнул он. – Хлоп, хлоп, хлоп!
– Что это за «хлоп, хлоп, хлоп»? – спросил Чиун.
– Аплодисменты одной рукой. Что же еще?
