Он был крепкого телосложения и ростом около шести футов. Лишь широкие запястья рук наводили на мысль, что это мог, в принципе, быть не совсем обычный человек. Запястья, однако, никак не объясняли, как ему с такой легкостью удавалось твердо стоять на округлых перилах моста.
Даже машины, пересекавшие залив по мосту, с трудом продвигались вперед под перекрестными порывами ветра. Темная рубашка и брюки стоявшего на перилах трепетали и щелкали, как при урагане. А он стоял прямо и абсолютно спокойно, будто перед телевизором в своей собственной комнате
Он вдыхал соленый океанский ветер и ощущал декабрьский холод, который заставил автомобилистов поднять боковые стекла автомобилей.
Он легко переносил холод, заставляя свое тело слиться с ним, как его учили. К ветру он относился иначе. Тело не столько боролось, сколько побеждало ветер, став продолжением моста и его опор, вбитых в скалу, окружавшую залив.
– Ты ждешь аплодисментов, – раздался тонкий голос у него за спиной, – собираясь выполнить простейшее упражнение?
– Спасибо, что мешаешь мне сосредоточиться. Мне только этого и не доставало. Я стою над водой на высоте двухсот футов, и не хватало еще, чтобы меня отвлекали, – сказал Римо, поворачиваясь к миниатюрному пожилому азиату в черном кимоно, чьи седые волосы развевались по ветру, словно шелковые нити, и который так же твердо стоял на пешеходной дорожке, как Римо на перилах.
– Если твое сознание – раб любого шума, не обвиняй шум в своем рабстве, – сказал Чиун, Мастер Синанджу. – Не господин создает рабов, а раб творит себе господ из окружающих.
– Спасибо за веселое Рождество, папочка.
– Если в твоем сердце все еще есть место для праздников белых людей, тогда мне лучше встать на перила рядом с тобой и поддержать тебя, чтобы ты не упал. Даже Дом Синанджу не в силах избавить человека от дурных привычек, если тот их тщательно оберегает.
– Ну, я тоже не в восторге от твоего праздника Свиньи.
– Он не называется праздником Свиньи, – сказал Чиун. – Это просто день, когда все, кто в долгу перед кем-либо, наделившим их великой мудростью, с благодарностью дарят в ответ всякие мелочи.
– Ты не получишь Барбру Стрейзанд, – сказал Римо. – У нас не принято дарить друг другу женщин.
– У нее могли бы родиться достойные дети. А глядя на дешевый спектакль, который ты устроил, я начинаю думать, что Дому Синанджу нужен другой наследник.
– Она же не кореянка, папочка. Она такая же белая, как и я.
– Ради ее красоты я готов сделать исключение. Кровь Синанджу победит любые недостатки, включая неестественный цвет кожи, и тогда я получу ученика, лишенного дурных привычек, нахальства и болтливости. Даже величайший из скульптором испытывает трудности, высекая свои творения из затвердевшей глины.
Римо опять повернулся лицом к холодному ветру. Он знал, что ветер шумит, но не слышал шума. Он знал, что сейчас холодно, но не чувствовал холода. Он знал, что под ним мост, но не замечал этого. Он двинулся вперед по узким перилам над черной водой, и его мысли и чувства стали его центром тяжести. Он чувствовал, что может идти или бежать бесконечно, и хотя видел огни машин, ехавших навстречу, они находились в ином мире. Его мир вместе с телом все быстрее несся мимо автомобилей, пока не достиг другого конца перил, где Римо повернулся и побежал назад к Чиуну, Мастеру Синанджу.
Все началось десять лет назад с упражнений, временами настолько болезненных, что он иногда думал, что больше не выдержит. Потом боль стала иной, и упражнения, казавшиеся поначалу трудными, стали получаться легко, и, наконец, его тело само уже знало, что делать, а ум был занят другими вещами.
Это было нечто большее, чем просто совершенствование силы и ловкости, – изменялась вся нервная система и сама его сущность. И если бы он был откровенен с Чиуном, то признал бы, что чувство одиночества во время Рождества у него уже давно исчезло. Теперь он считал своей родиной Синанджу, деревушку в Северной Корее, которая много веков поставляла наемных убийц королям и императорам, чье золото поддерживало существование жителей деревушки, стоящей среди скал, где, казалось, ничего не росло.
Римо был первым среди белых, кто овладел секретами Синанджу. Нанимаясь на работу, Чиун согласился быть только инструктором, но не исполнителем и признал как-то, что научил Римо большему, чем просто «маленьким хитростям» кунг-фу, айкидо и таэквандо. Он посвятил его в секреты Синанджу – основы всех боевых искусств. А «верхи» получили уникального белого убийцу-ассасина, который свободно чувствовал себя в обществе белых.
Римо приблизился к едва различимому во тьме Чиуну, стоявшему на тротуаре, остановился и застыл, слившись воедино с опорами моста, уходившими в темноту.
– Можешь начинать, – сказал Чиун.
– Начинать? Я уже закончил, папочка.
– В самом деле? Может быть. Я не следил. Я думал о моем доме за океаном. Холодными утрами я думаю о Синанджу. Думаю о том подарке, который ждал бы меня, если бы я был дома. Не знаю, как он выглядел бы – возможно, она была бы изящна, как эта ваша певица, но важен не объем груди или бедер, важна сама мысль. О, если бы я был дома!..
– Я не могу подарить тебе человека, папочка.
– Кто я такой, чтобы надеяться на благодарную память того, которому я так много дал?
– Если ты хочешь чего-нибудь тепленького, я достану тебе корову.
– У меня уже есть одна корова. Она дерзит мне, – сказал Чиун.
Услышав знакомое характерное хихиканье, Римо понял, что услышит эту фразу еще не раз и не два. Вместе с хихиканьем.
– У меня уже есть корова, и она дерзит мне, – повторил Чиун.
Чтобы не слышать его смех, Римо вновь побежал по перилам над водами залива. Добежав до конца моста он услышал пронзительные крики, ворвавшиеся в его мир:
– Вот он. Остановите его! Боже мой! Он идет боком, невероятно. Смотрите, как быстро. Собирается прыгать. Вон, тот парень на мосту. Остановите его!
Вернувшись к Чиуну, Римо удостоился одобрительного кивка и спрыгнул с перил.
– В Персии шах подарил бы Мастеру Синанджу собственную дочь. В Риме император однажды предложил плененную королеву. Вожди сельджуков прекрасно знали, как должным образом выказать свое уважение к Синанджу. В Африке лони продемонстрировали тебе, какие почести надо оказывать Мастеру Синанджу. А в Америке… В Америке я получил корову. Дерзкую болтливую корову.
– На ужин опять будет рыба, папочка? – спросил Римо, меняя тему разговора, хотя они обедали всего несколько часов начал.
– Если эта рыба не окажется чересчур болтлива, – сказал Чиун и опять захихикал.
Полицейская машина, сверкая огнями, промчалась мимо них к другому концу моста.
– Кажется, меня там кто-то заметил.
– Неповоротливость и неуклюжесть всегда привлекают внимание. Истинное совершенство – вещь незаметная.
– Еще раз спасибо за веселое Рождество, папочка.
Они возвратились в свои апартаменты с окнами на залив, арендованные на время отдыха. Там Римо обнаружил, что куст, росший во дворе, вырван с корнями и установлен посередине ковра, а вокруг все заляпано грязью. На ветках висели два пробитых теннисных мяча, лопнувший мяч для гольфа и кусок яблока. Сооружение венчала желтая лампочка из аппарата для отпугивания насекомых.
Чиун улыбнулся.
– Это тебе. Как напоминание о твоих привычках.
– Что это, папочка?
– Я сделал это для тебя. Раз ты не можешь порвать с прошлым, наслаждайся его частицей.
Римо указал на причудливо украшенный куст.
– Да что же это такое?
– Не прикидывайся дурачком. Это рождественская елка. Наслаждайся.
– Это не рождественская елка, папочка. Рождественская елка – это дерево, ель, а украшения делаются из стекла, фонарики вешаются цветные и…
