— Как мне это нравится! — сказала Кэти О’Доннел. — Очень нравится. Начни с того парня с пулеметом и в каске.
— Я начну там, где мне захочется, — сказал Римо.
— А где ты собираешься начать?
— Пока не знаю, — сказал Римо.
Улицы были жалкие и холодные, даже с деревьев, казалось, содрали кору. Очевидно, ее съели голодные граждане. Неудивительно, что на улицах Ханоя не было мусора. Его подобрали счастливчики себе на обед.
Повсюду были солдаты. И повсюду были лозунги. Римо узнавал старые китайские иероглифы. Большая часть этой земли принадлежала раньше Китаю. Чиун рассказывал о вероломных восстаниях против китайских императоров. Вероломные восстания отличались от всех остальных тем, что на усмирение их императоры нанимали мастеров Синанджу.
Часто за восстанием стояла лишь горстка людей. Они играли на страданиях других и звали народ за собой. У нынешних освободительных движений история длиной в три с половиной тысячелетия.
Осматриваясь на улицах Ханоя, Римо заметил, что толстыми были только старшие офицеры. Все остальные были неправдоподобно худы.
— Посмотри, какие тощие здесь люди, — сказал Римо. Его слова услышал руководитель комитета по правам человека. Он стоял перед входом в гостиницу и собирался съесть леденец.
— Капитализм не дает им наесться досыта, — сказал он.
Обертка от леденца упала на землю. Швейцар бросился ее подбирать, но был сбит с ног управляющим гостиницей, который кроме того пользовался правом подбирать крошки с одежды американцев.
Американскому актеру сказали, какой он умный человек. Ему это часто говорили. Еще ему говорили, насколько он развитее среднего американца, который не знает правды о мире.
— Мой долг перед соотечественниками, — сказал актер, — рассказать им о подлинном мире, а не о его пластиковой версии.
— Что такое пластик? — спросил коммунистический министр.
— Это такой блестящий материал, на который можно пролить что угодно, и пятен не останется. Всегда выглядит как новый. В нем нет характера, — объяснил актер.
— Можете достать нам такого? — спросил министр.
Актер рассмеялся. Они снова просили. Он не верил, что им нужно нечто столь буржуазное, как пластик.
Он сказал, что хочет побывать в обычной вьетнамской семье. Римо понимал, о чем говорят два чиновника, правда не каждое слово, потому что он учил язык времен императоров. Скорее, обрывки фраз, которые пришли еще из старого китайского, о чем эти чиновники и не подозревали. Китайцы, которых комитет легко отмел, как не имеющих в Китае прав, были в этой стране дольше, чем норманны в Англии.
Вот что понял Римо:
— Задержите этого толстого идиота до тех пор, пока мы не подготовим семью.
— А он ничего не заподозрит?
— Если эта жирная свинья считает себя умником потому, что умеет прочитать по бумажке то, что написали за него другие, он поверит чему угодно.
— Да, ума в нем, как в пугале огородном.
Американский актер специально для фотографов сделал себе умное лицо. Еще он попросил отвезти его на места американских бомбежек.
— Американцы имеют право знать, что сделало правительство, прикрываясь их именем.
Римо отстал от группы, хотя какие-то чиновники пытались погнать его вместе со всеми. Он внутренне настраивался.
Все утро Римо ходил по Ханою с гидом и Кэти по, казалось, случайному маршруту. Гид, естественно, был не культработником, как он себя называл, а вьетнамским офицером полиции.
Взглянув на одно не самое значительное здание и заметив, как мимо него проходят люди, Римо догадался, что это какое-то важное учреждение.
— Туда ходить нельзя, — сказал культработник.
Кэти кивнула Римо. Даже она поняла по его поведению, что это важное место.
— Как тебе это удалось? — спросила она.
— Просто. Надо смотреть, вот и все.
— Ты меня научишь?
— Научишь меня пользоваться тем фотоаппаратом? — спросил Римо.
— Туда нельзя, нет, нет, нет, — сказал культработник.
— Римо, пленку с морковкой надо сунуть кролику в рот, потом навести аппарат на человека и нажать кролику на нос.
— Я все это делал, — сказал Римо сурово.
— Никаких фотоаппаратов в свободной стране, — сказал культработник. — Никаких фотоаппаратов! И никаких разговоров. Отправляйтесь к группе. Там вы узнаете про подлинную историю Вьетнама. Подлинную правду от подлинных крестьян. Наша правда — хорошая правда. Увидите. Хорошая правда. Да.
— У меня были проблемы с пленкой, — сказал Римо.
— Не могу понять, почему.
— Но они были.
— Идите! — сказал культработник.
Кэти пожала плечами и взглянула на здание. Сейчас этот человек покажет себя по-настоящему. Она почувствовала, как ее охватывает сильнейшее волнение, руки и ноги становятся ватными, по телу разливается тепло. Она представила себе всех людей, которых Римо придется убить в здании, которое, как сказал гид, было ведомством безопасности.
— Это здание достаточно велико, чтобы в любой из его комнат можно было спрятать установку, — сказала Кэти.
Римо двинулся в сторону здания. Культработник попытался схватить его за руку, но поймал только воздух.
В здании русский спокойно говорил в микрофон:
— Он приближается. Объект может перейти к действиям.
Пока он говорил, другой русский делал записи. Женщина была доктором Кэтлин О’Доннел. Мужчина был американцем.
— Мы еще не готовы, — раздался голос у него за спиной.
Человек с магнитофоном презрительно обернулся. Он тоже боялся. Микрофон у него в руках стал подозрительно влажным. За свою жизнь он много раз отдавал приказы убивать, но теперь он должен был лично присутствовать при их исполнении.
— То, что вы не готовы, никого не волнует, — сказал полковник Иван Иванович.
Глава четырнадцатая
Петр Фурцев столько лет занимался убийствами, что, когда ему говорили, что объект приближается, до того, как он успевал подготовиться, он не возражал. Он мог уничтожить объект голыми зубами прямо на улице Ханоя. Зубы он тренировал на быках и заставлял своих подчиненных делать то же самое.
Их называли “Кровавыми мордами”, но редко говорили это им в лицо. На одной из тренировочных баз в Белоруссии какой-то офицер сделал это.
Фурцев лично загрыз того офицера. Он прикончил его прямо в столовой, и держа его глотку в зубах, обошел все столики.
Никто не вякнул. Никто не убежал. Фурцев стоял и ждал, что его арестуют, допросят, а потом повесят. Ему было наплевать. Наконец у одного из офицеров хватило выдержки тихо подняться и выйти. Когда ушли остальные, он выплюнул глотку на пол. Вскоре в столовую вбежали вооруженные солдаты и окружили его. Он плевался в них кровью загрызенного офицера.
Когда Фурцева выводили из столовой, его отряд приветствовал его аплодисментами. Это был
