подбородок на руки, скрещенные на коленях. Давид почувствовал музыку, без инструмента, едва слышимую, вначале встревожившую его.
– Я подумал… – начал Ионафан и не закончил фразы. Давид даже не повернулся: он чувствовал, что Ионафан обязательно договорит.
– Я подумал, что, может быть, ты – посланник божий.
Давид молчал.
– За один день мир изменился, – задумчиво сказал Ионафан.
Сердце Давида забилось сильнее.
– Эта победа, – продолжил Ионафан, – эта победа была действительно знаком Всемогущего.
Давид слушал теперь внимательно, как лиса в ночной траве.
– Она все изменила, – настаивал Ионафан. – Ты меня слышишь?
– Каждое твое слово.
– Ты знаешь Самуила, ясновидящего?
– Самуила-судью? Я слышал, как говорили о нем, – ответил Давид.
– Самуил-судья сказал, что Бог отвернулся от моего отца.
– Почему?
– Потому что Самуил завидует моему отцу. Ты изменил это.
– Каким образом?
– Твоя победа показала, что тебя направил Господь, что через тебя он примирился с моим отцом.
– Через пастуха?
– Никто в лагере не думает, что ты – пастух. Все думают, что ты – посланник Бога.
– Камень в пращу… – сказал Давид с притворным равнодушием.
Его инстинкт не обманул его: он вошел в самую сомнительную из всех нор власти, потому что вмешался в отношения царя с Создателем.
– Камень в пращу, да. Но Голиаф унижал нас на протяжении нескольких недель. Нам казалось, что это унижение, посланное Богом.
– Я вернусь к моим баранам, и вы забудете Голиафа.
Ионафан коротко рассмеялся.
– Ты прекрасно знаешь, Давид, что ты не вернешься к своим баранам.
– Почему?
– Потому что.
– Потому – что?
– Потому что для начала есть я.
Сердце Давида забилось еще сильнее. Значит, он прав: он – пленник!
– У вас в армии девять тысяч человек. Что изменится из-за отсутствия одного человека? – спросил он.
– Разве ты не видел взгляды солдат сегодня? Давид видел их и был потрясен. В них он прочел дикую любовь.
– Мне нужно научить вас пользоваться пращой? – попробовал он отшутиться.
– Речь идет не о праще, Давид, даже не о Голиафе.
– Тогда о чем?
– О божественном знаке, который мы ждем.
У Давида закружилась голова. Значит, он является этим божественным знаком? Он, сын Иессея, – посланник Бога?
– У твоих баранов будет другой пастух, Давид. Твое место рядом со мной.
Давид глубоко вздохнул. «Со мной» – эти слова царапнули и смутили его. Это внезапное благочестие молодого человека, который был чуть старше его… Герой, безусловно, но, кроме того, сын царя…
Начался дождь.
– Я хочу спать, – сказал Давид. – День был длинный.
Они встали. На лагерь уже спустилась тьма. Воздух был свеж, поднялся легкий западный ветер. Давид с облегчением проник в палатку, которую ему показал Ионафан.
– Где мое ложе? – прошептал Давид.
– Там, рядом с моим, – сказал Ионафан, увлекая его за собой. Давид снял рубашку, кожаную юбку, сандалии и упал на свое ложе, покрытое шкурами. Оно было широким. Ионафан лег рядом. Долгое время они лежали неподвижно, досадуя на усталость. Давиду хотелось заснуть. Рука Ионафана легла на его торс. Давид испытал сначала оцепенение, казалось, сердце его разорвется. Сын царя, соперник, соратник в битве или враг, но никак не человек, с которым он разделил бы это ложе. Такой другой Голиаф. Но мир изменился с этого самого утра, как сказал Ионафан, и Ионафан, безусловно, не был Голиафом. Он, Давид, не мог ему отказать, даже если бы он никогда не испытывал желания к мужчине. Он прижал его руку к бедру, закусил губы и задохнулся, испытав головокружение, познавая с испугом нежность, которую может доставить мужское тело. Как такое было возможно? Головокружение перешло в опьянение. Тела прильнули друг к другу, как лиса к добыче. Небо перестало быть наверху, а земля внизу. Давид уже слишком много испытал, чтобы не понимать, что он стал объектом желаний. Безумие делало тела сильнее, они сливались воедино, словно десять человек, сходящиеся, убивающие друг друга, напряженные, агонизирующие в момент победы.
Уносимый на руках Ионафана, Давид словно взлетал в ночи, потом погружаясь в смятое ложе, зажимая рот согнутой рукой. Он с трудом вспомнил, как во сне положил руку на лицо Ионафана, пальцами нащупывая очертания дуг бровей, носа, открытых губ, окаймленных усами. Он вспомнил, что захотел петь.
Утром Ионафан принес ему чашу горячего молока. Нужно было торопиться, потому что царь организовывал торжественный вход в Иерусалим. Они поспешно оделись и быстро побежали к царской палатке. Саул встретил их в окружении Авенира и других своих сыновей и офицеров.
Когда они появились вдвоем, царь долго и пытливо смотрел на них.
– Я пошлю сначала гонцов, чтобы они предупредили соседние деревни, – сказал он. И обратился к Давиду: – Я хочу, чтобы ты шел слева от меня с моими офицерами, мои сыновья – справа, и чтобы ты нес голову Голиафа, а в другой руке – его меч.
Давид подумал, что вот все и закончилось. Он снова был никем. Ионафан взял его за руку и выступил перед царем.
– Вот мой возлюбленный, – объявил он, посмотрев сначала на отца, потом на Давида. Он взял свой плащ, разорвал его на две части и протянул одну половину Давиду.
– Все, что есть у меня, принадлежит ему, – добавил он. Он снял тунику и протянул ее Давиду.
Потом развязал перевязь, которая удерживала его меч, и тоже передал его растерянному Давиду. Затем он отдал ему свой колчан и стрелы. Сам остался с обнаженным торсом, высоко поднятой головой перед отцом, братьями, Авениром, офицерами.
– Это – торжественное обещание, царь, мой отец, – сказал Ионафан.
– Ты согласен, Давид? – спросил Саул.
– Мои руки полны, – ответил Давид. – Мое сердце полно также.
Тогда вы братья, – странным тихим голосом сказал Саул. – Посланник Бога вошел в нашу семью. Чтобы видящие видели, а слышащие слышали. Давид, ты пойдешь справа. Иди.
Давид подошел к нему, его руки были нагружены одеждой и оружием Ионафана, и царь положил ему руку на голову.
Теперь он стал действительно пленником, как и думал, но пленником царским. Это было чем-то более серьезным, чем убить великана камнем из пращи. Он поднял глаза на Саула и попытался улыбнуться. Но взгляд царя был мрачен. Юноша пошел к Ионафану под колючими взглядами тех, кто присутствовал при этой сцене.
– Сказано-сделано, – прошептал он. А офицер протянул Ионафану тунику, потом перевязь и меч, а когда Ионафан их надел, протянул ему колчан и лук.
– Каждому из нас нужна другая половина плаща, – добавил он с улыбкой, трепля половину, которую он оставил на руке.
– Посланник Господа вошел в мою семью, – сказал Саул. Итак, через Давида Саул собирался
