что существовал заговор. Стражников, остававшихся на Голгофе, подкупить было нетрудно. Подкупили ли их Иосиф Аримафейский и Никодим? Но заговор был, без сомнения, более масштабным. Ничто не мешает нам предполагать, что в заговоре были замешаны Прокула, жена Пилата, равно как и Мария Клеопа, принадлежавшая к дому Ирода, и – почему бы и нет? – сам прокуратор, который, как известно, относился к Иисусу вполне лояльно.
Матфей повествует, что, когда гробницу нашли пустой, именно священники заплатили стражникам, чтобы те ничего не говорили об ослепившем их ярком свете, когда ангел отвалил камень от входа в склеп, а утверждали, что «ученики Его, придя ночью, украли Его, когда мы спали». Наивная хитрость, которую с трудом можно приписать священникам, ведь если стражники спали, как тогда они узнали, что ученики украли тело? И если стражников случайно разбудили эти расхитители гробниц, почему они не схватили их? Эта антиистория тем более сомнительна, что в одном месте (XVIII; 3–4) Матфей говорит о нескольких стражниках, а в другом (XVII) – только об одном.
Два умозаключения завершают этот обзор исторических данных, на которые я опирался для подтверждения своей теории о существовании заговора в пользу Иисуса. Первое касается очевидных, странных, а порой и коварных усилий, предпринимавшихся для спасения Иисуса. Несмотря на то что христиане Эфиопии создали страстный религиозный культ прокуратора и его супруги, Пилат не предстает перед нами глубоко религиозной личностью. Иосиф Флавий и Филон Александрийский описывают Пилата как грубияна и убийцу, «по природе непреклонного, упрямого и беспощадного», по словам Филона. Конечно, Иосиф Флавий и Филон Александрийский были истинными иудеями и не питали нежных чувств к римским чиновникам. Однако мы с полным правом можем отвергнуть гипотезу, согласно которой в присутствии Иисуса на Понтия Пилата внезапно снизошла милость Божья и это вызвало у прокуратора такое восхищение, что он попытался спасти Иисуса от распятия.
Второе умозаключение связано с неодолимым влечением Ирода к Иисусу. Если отбросить грубые карикатуры на Ирода Великого и его сына Ирода Антипу, придется признать, что они оба были талантливыми правителями. Ирод Антипа вовсе не был круглым дураком, как его выставляют в Евангелиях. Даже Иисус называл его «лисицей». И хотя Ирод уступил воле Иродиады, требовавшей обезглавить Крестителя, сделал он это по собственной воле. Так или иначе, но даже евангелисты пишут, что Ирод испытывал угрызения совести из-за того, что предал смерти Иоканаана, поскольку, услышав об Иисусе впервые, решил, будто тот воскресший Креститель, а это красноречиво свидетельствует о том, что у Ирода были определенные суеверные, если не сказать религиозные, чувства.
По словам Луки (XXIII; 8), во время ареста Иисуса Ирод находился в Иерусалиме. Но, безусловно, его не сопровождали «воины», как утверждает Лука, греческий эрудит, не привыкший к точности, поскольку Ирод Антипа, тетрарх Галилеи, не обладал ни малейшей властью в Иерусалиме и мог войти в город в сопровождении не «воинов», а только нескольких стражников. Лука отмечает, что Синедрион оказывал давление на Ирода, стремясь добиться осуждения Иисуса. И вновь мы сталкиваемся с откровенной фальсификацией поскольку Ирод не обладал юридической властью в Иерусалиме. Если Ирод и пожелал встретиться с обвиняемым Иисусом, то вовсе не по юридическим мотивам.
Заинтересованность и Пилата, и Ирода объяснялась политическими причинами, но совершенно разными.
В те времена Израиль переживал упадок. Он был разделен на пять провинций, находившихся под властью разных правителей. К тому же его раздирали острые социальные противоречия. Самаритяне ненавидели всех остальных иудеев, а те им платили той же монетой. Галилеяне презирали уроженцев Иудеи, а уроженцы Иудеи презирали галилеян. Фарисеи-законники на дух не выносили саддукеев, представитель которых, уже упоминаемый нами Александр Яннай, менее столетия до описываемых нами событий без зазрения совести приказывал распинать фарисеев, равно как и «предателей» из числа духовенства Иерусалима, зелотов и сикариев, ессеев, ждущих конца света в пустыне, одним словом, всех, кого объединяла лютая ненависть к детям Ирода Великого и римлянам. Складывалась протобалканская ситуация, чреватая грозными последствиями, поскольку и сам народ, и многочисленные представители правящего класса к тому же стремились к независимости, воссоединению страны и восстановлению своего национального достоинства. Восстановление национального достоинства иудеев было тесно связано с восстановлением трона Давида, а Пилат, Иосиф Аримафейский и Ирод, хотя и по совершенно разным причинам, считали, что Иисус вполне мог признать себя подлинным потомком Давида.
По мнению Пилата, Иисус был способен восстановить мир в Палестине и умело управлять ею, как это делал Ирод Великий. Будучи подлинным царем Иудейским, Иисус не вызывал бы к себе неприязни, как Ирод. Однако в таком случае пришлось бы настойчиво убеждать Иисуса смириться с опекой Рима. Впрочем, Рим получил бы огромную выгоду от царствования Иисуса, потому что оно положило бы конец непрерывному брожению умов, которое превращало эту страну, к тому же приносившую незначительные доходы, в адский котел.
Ирод понимал, что Иисус представлял для него несомненную угрозу. Царь Иудейский, Мессия пропел бы отходную по его тетрархии.
Но, вероятно, он считал, что у него появится возможность уговорить Иисуса довольствоваться Иудеей, предложив в качестве компенсации одну-две других провинции. Таким образом Ирод избавился бы от проблем, которые создал ему несносный Ирод Агриппа.
Иосиф Аримафейский и Никодим считали, что именно освободитель положит конец эпохе интриг, подкупов и компромиссов Синедриона.
Но Иисус был загадочной личностью, что, конечно, приводило в отчаяние обоих знатных иудеев. Однако верно и то, что Иисуса по-прежнему окружала аура претендента на престол и что его смерть была выгодна Синедриону, тоже ненавидимому всеми. Никто не собирался доставлять Синедриону удовольствие. Можно было помочь ему сохранить лицо и предотвратить возникновение мятежей, но точно так же можно было спасти жизнь Иисуса, чтобы иметь в своей колоде козырную карту.
И вот теперь настало время обратиться к христианской традиции.
От Оригена до наших дней христианская Церковь, пройдя через многочисленные дискуссии и толкования на соборах, испытав расколы, отринув ересь, считает, как мне представляется, что понятие Мессии служит воплощением христианских чаяний, которые возникли уже давно и обладали обратным действием. Ничего подобного! Это исключительно иудейское понятие. Иисус воплощал в себе только специфические иудейские чаяния, причем против собственной воли, поскольку ни разу не заявил: «Я Мессия». Но наша Церковь, похоже, утверждает, что Мессия – не только христианское, но и очень конкретное понятие. И опять ничего подобного!
