— Там, где проживают тебаины, их очень много, — добавила придворная дама, явно восхищенная этим.
Удивленная Анкесенамон призналась, что не знала об этом. Она изъявила желание их увидеть. Обе женщины решили вместе с Уадхом Менехом и Главным управителем организовать туда прогулку на один день. Они отправились верхом на мулах в сопровождении всего лишь двух стражников, поскольку днем пригороды столицы не были опасны. Оделись женщины прилично, но без ненужной пышности, не желая привлекать внимание, но в любом случае лицо царицы было почти никому не известно.
Примерно через час после того, как они покинули дворец, придворная дама указала царице на две новые статуи, которые стояли по обе стороны городских ворот. Они остановились. Анкесенамон увидела две колоссальные статуи своего супруга, причем формами они совсем не напоминали царя. Но больше всего ее поразила корона, которой монарх был увенчан в этих представлениях, — нетрадиционная двойная корона Верхней и Нижней Земель, а корона Осириса, которую еще называют венцом атеф: белого цвета, возвышающаяся над двумя расположенными по бокам перьями страуса и закрепленными горизонтально рогами барана.
Божественный венец.
Странная деталь: венец Геба, бога Эннеады[18] и первого фараона страны до появления царей в людском обличье, получил иную интерпретацию: лунный шар, который обычно возвышался между двумя перьями страуса, размещался непосредственно на голове царя.
Она была обеспокоена. Прежде всего, шар был намного больше, чем положено, и очень напоминал тот, что был у Атона; и потом, даже Эхнатон был изображен увенчанным царской короной, а не божественным венцом. Но она воздержалась от вопросов и комментариев; ее спутница, судя по всему, плохо разбиралась в царских атрибутах, так что лучше было не обращать ее внимания на эти особенности.
Небольшой кортеж продолжил свой путь и вскоре добрался до пристани; через полчаса все, включая мулов, были уже на другом берегу. Придворная дама направилась к новому храму. Он был посвящен Хонсу, сыну Амона, за золотой статуей которого во время праздника Опет по реке следовала статуя бога-царя. Скульпторы заканчивали полировать две грандиозные статуи, которые стояли по обе стороны от входа, и художники раскрашивали их в желтый, белый, охровый и красный цвета: это были еще два изображения царя. Совершенно свежие надписи на постаменте придавали им божественности. Но вместо голов ястреба там были головы с чертами Тутанхамона. Между тем ястреб тоже присутствовал: он распростер крылья за головой царя. Традиционный образ был изменен в пользу монарха.
Снова Анкесенамон сумела скрыть свою тревогу. Она притворилась, что восхищается зданием, и вошла внутрь, чтобы рассмотреть барельефы. Оцепенев, она уставилась на расположенные в локте одно от другого изображения своего супруга, воюющего против врагов страны. В тринадцать лет? Когда? Где?
Возможно, придворная дама также была удивлена. Когда их взгляды скрестились, Анкесенамон заметила, что в глазах сопровождавшей ее дамы что-то мелькнуло, возможно, ирония. В любом случае, их молчание было красноречивым.
— Твое величество, без сомнения, пожелает увидеть также комплекс из трех статуй в храме Амона, — сказала придворная дама.
Анкесенамон кивнула, и они направились к этому храму. Они прошли вдоль белоснежной часовни Аменхотепа Первого и дошли до храма Атона. Анкесенамон выразила желание остановиться. Законное желание: она решила, что это храм, который построил ее отец. И к тому же визит был неофициальным. И храм казался покинутым. Ни одного верующего. Ни одного жреца.
Как только она вошла, у нее захватило дух. Гигантское изображение Эхнатона возвышалось в огромном зале. С бьющимся сердцем она рассматривала портрет, излишне стилизованный, но все-таки достаточно правдивый: искривленные губы, удлиненные глаза и это лисье лицо, застывшее в упорной решимости. Ее отец. Она сдержала слезы. Тот отец, который всегда отсутствовал. В памяти промелькнули последние годы, его мистическое сумасшествие, заточение в собственном доме в обществе Сменхкары, дни, прошедшие в написании гимнов Атону, которые царь поручал Панезию переписывать в Доме Жизни. Она вспомнила мать, высокомерную, таинственную и злопамятную, жившую в уединении, в компании кормилиц и слуг.
Она ощутила острую тоску по Меритатон. Хотелось горячо обнять сестру и поплакать на ее плече. Она была настоящей царицей.
На алтаре, где совершались жертвоприношения, виднелись давние следы сожжения. На цоколе темнели следы последних возлияний. Между плитами пробивалась трава. По барельефам бегали ящерицы.
Анкесенамон проглотила слезы и вышла. Смоковницы отбрасывали освежающую тень, пели птицы, мелькали бабочки. Но окружающая обстановка казалась похоронной.
Обе женщины и стражники направились к храму Амона.
Там сверкали на солнце золотые верхушки обелисков. Бились желтые орифламмы на легком ветру. Они прошли через двор, где фараон совершал ритуал очищения, прежде чем попасть в первый зал. Суетились жрецы. Слуга подметал пол. Жрец в окружении верующих приносил жертву, и воздух был наполнен запахом пригоревшего мяса и молока.
Придворная дама повела свою госпожу к стене часовни. Там была огромная скульптура. У Анкесенамон перехватило дыхание. Тутанхамон стоял между Мут и Амоном, держа их фамильярно за руки, как равных, и якобы тянул за собой на сельский танец. На его голове был венец атеф.
Он занял место бога Хонсу.
Сирота обзавелся родителями.
Придворная дама предложила посетить другой храм, но царица сослалась на то, что была утомлена, и пожелала возвратиться в Фивы.
Когда царь по возвращении, в середине третьего месяца сезона Паводка, нанес ей визит, он триумфально улыбался. Погладив ее по щеке, он заявил:
— Я возвратил своего отца.
Она чуть не спросила его, получил ли он удовольствие в Южном Гареме. Ее снова охватили сомнения относительно психического здоровья супруга.
Во время ужина он вел нескончаемый рассказ, почти монолог, о своей поездке и возвращении.
Три дня спустя в конце беседы с Аем он заявил, что скоро переберется в Мемфис.
— Но твой гарем где будет находиться? — спросила она внезапно.
— Везде, где я буду, — ответил он.
Пасару она рассказала, что один этаж крыла дворца Фив, где она никогда не бывала, приспособлен для размещения приблизительно двадцати девиц из Долины, Куша и Пунта, отправленных Гуей. Но, ради Мина, что он с ними делал?
— Что об этом говорит твоя мать?
— Что он провел там три или четыре ночи.
Она почувствовала раздражение. Ситуация казалась все более и более непонятной.
На следующий день Тутанхамон уехал в Мемфис с целой свитой, куда входили архитекторы, скульпторы, писцы Дома Жизни Карнака. Он давал советы, как строить новые храмы и воздвигать новые статуи своей обожествленной особы. Он увез с собой Пасара, так как ему казалось, что следует уезжать и возвращаться в колеснице из электрума.
А может, он решил, что во время его отсутствия царица не имела права на удовольствия, будь то телесные или сердечные? Даже по доверенности. Она осталась вдвоем с Сати. Бывшая кормилица, ставшая ее доверенным лицом, рассказывала ей о своих кобрах и высоком разуме животных.
— Они читают твое сердце лучше, чем ты читаешь рукописи.
Тремя месяцами позже Анкесенамон была срочно вызвана к супругу в Мемфис. Сначала она обрадовалась возможности встретиться с Пасаром, но ее радость была омрачена тем, что с ней обращались как с частью движимого царского имущества. Что ему было надо от нее?
