разглядеть. Генуэзские мастера руководили окраской пряжи в чанах, ибо для шелка было труднее добиться нужной расцветки, чем для сукна, шерсти или полотна.
Таким образом Жозеф осуществил мечту, неотступно преследовавшую его с тех времен, когда он учил древнееврейский язык и читал пророка Иезекииля, который говорит о прозрачных покрывалах из шелка. Жозефу удалось создать изумительно легкий материал, колебавшийся от дыхания. Он заработал на этом много денег. Производство таких газовых тканей обходилось гораздо дешевле, чем изготовление плотного шелка в пять нитей, однако продавались они гораздо дороже, ибо прозрачностью своей пленяли воображение женщин и, вследствие этого, мужчин. Впрочем, любой шелк нравился горожанам, стремившимся к роскоши. Не было зажиточного дома без зеркал и шелка: их блеск свидетельствовал о богатстве.
'Тур! – думала Жанна. – Мы повсюду и нигде. Особняк в Париже, фермы в Берри, дом в Анжере, суконная мануфактура в Лионе, а теперь еще дом в Страсбурге и вскоре, разумеется, в Туре. У нас родня в Милане и в Пфальце. Выпечка, сукно, печатня, шелководство: скоро мы будем торговать селедкой в Кале или изготовлять зеркала в Венеции. Жозеф мирится с этим, потому что у него философский склад ума. Но как быть мне? Мы должны где-нибудь укорениться, я не желаю греметь костями на дорогах, когда стану старухой!'
Она подумала, что странным образом со всеми ее жилищами связано какое-нибудь мрачное, зловещее воспоминание, начиная с сарая при Корнуэльском коллеже, где она узнала, что повесился Матье. А затем смерть Бартелеми на улице МонтаньСент-Женевьев и гибель Дени в Ла-Дульсаде, нападение на Жака на улице Бюшри, попытка отравления Франсуа на улице Бьевр и смерть Франсуа де Монкорбье за изгородью дома в Анжере.
Словно их соединила черная нить, создавая контур рисунка.
Жанна успокоилась, только увидев, как Об исследует сад под присмотром новой кормилицы, Жюстины. Прежняя – Фелисия, вырастившая Франсуа, – заметно одряхлела и проводила дни, греясь на солнышке по утрам и у камина по вечерам, после освежающего душу визита в церковь. Для Жанны она была свидетельницей всех событий ее жизни: Франсуа де Монкорбье, Филибер, Бартелеми, Жак, потом Жозеф – все они чередой прошли перед старой кормилицей, следившей за ними терпеливым взглядом совы на ветке. Она принимала участие теперь лишь в отбеливании белья, тайны которого выдавала постепенно и с большой неохотой: так, загрязненную белую ткань следовало посыпать золой и стирать с мылом, пятна от красного вина вымачивать в желтом вине, последнее же полоскание производить в большой лохани, добавив туда несколько капель уксуса.
Однажды вечером Жюстина позвала ее ужинать. Фелисия, сидевшая под липой с запрокинутой головой и скрестив руки на животе, не ответила.
– Фелисия! – крикнула Жюстина громче.
Жанна повернула голову и поняла. Она вскочила и, подойдя к старой кормилице, склонилась над ней.
– Она ушла, – прошептала Жанна. Деодат понял, Об – нет.
– Куда ушла?
Ее перенесли в спальню, совершили посмертный туалет, позвали священника из церкви Сен-Бернар, и Жанна устроила ей красивую погребальную службу. На могильном камне она велела выгравировать надпись:
ФЕЛИСИЯ ДЕСТАР,
верная служанка
господа и людей,
живет отныне
в вечном воскресном дне.
Смерть кормилицы погрузила Жанну в бесконечные раздумья.
Когда Жозеф вернулся из Тура, она спросила его:
– Куда мы уходим?
Он какое-то время смотрел на нее, и глаза его искрились.
– На кладбище, конечно.
– Жозеф! С самого начала жизни мы встаем по утрам, работаем, ложимся в постель, испытывая порой волнение и соединяясь срединными частями тела, получаем наслаждение, копим богатства, производим на свет детей – и все это предназначено для червей?
Он развернул на солнце штуку тонкого шелка, которая волшебным образом переливалась всеми цветами радуги. Об увидела ее, подбежала и хотела схватить. Отец накрыл ей голову легкой тканью, и она помчалась по аллее, словно бабочка, желая похвастаться кормилице.
– А что делают черви? – спросил он. – Возможно, такой же красивый шелк, как и этот. Возможно, мы служим материалом для шелков Господних.
– Но здесь, на земле? – настаивала она.
– Разве челнок на ткацком станке спрашивает: куда я иду? Бежит направо, потом налево, все это не имеет смысла.
Жанна подумала о ковре, который до сих пор служил ей образом, в котором воплощалось ее существование.
– И все же, – вновь заговорил Жозеф, – завершив свой путь, челнок соткал прекрасную штуку шелка. Или сукна.
– А ты заработал чуть больше денег. Но деньги, они-то зачем?
– Это как климат, – ответил Жозеф с улыбкой.
