Он напомнил ей, что расстояние между Шатору и Лионом не намного меньше, чем между Парижем и любым из этих двух городов.
– Наши предприятия слишком разбросаны, – сказала она. – Лавки здесь, мануфактура там, земли далеко, твои банковские дела еще дальше.
– Если мы уедем из Парижа, – заметил Жак, – мне придется отказаться от намерения попросить королевскую привилегию на сукно. В таком случае нам действительно лучше уезжать на юг. Но мы можем выбирать только между Лионом и Марселем, потому что Лион – самая большая в Европе ярмарка, а Марсель – порт, где Франция принимает чужое и вывозит свое. Оттуда получаем мы товары из Италии, пряности из Африки и с Востока, оттуда уходят корабли, нагруженные шерстью, сукном и драгоценными тканями. В обоих городах торговля и банковское дело неотделимы друг от друга.
– Давай не будем принимать решение сейчас, – ответила она. – Я верю, что в конце концов мы сумеем все это объединить. Но я чувствую, что в Париже дует недобрый ветер.
Этого нельзя было не заметить. Людовик XI вел свой корабль грубо, рывками. Сегодня он отменял то, что сделал накануне, приводя в замешательство и друзей и врагов.
Так, бросив в тюрьму Фюме, врача своего отца, он затем назначил его своим личным лекарем, а потом докладчиком королевского двора о поступающих прошениях и жалобах. Смещенный накануне коронации Пьер Дориоль, член Палаты счетов, попал в фавор и в королевский совет. Пьер де Врезе, фаворит покойного Карла VII, сначала ударился в бега, и его имущество было конфисковано, но чуть позже он тоже вернул себе королевскую милость и вместе с ней имущество. Более того, его сын женился на одной из дочерей Агнессы Сорель и Карла VII, следовательно, сводной сестре Людовика, и Врезе таким образом оказался дядей короля! Служители государства, чья единственная вина состояла в том, что они служили ему верно, были брошены в тюрьму, а затем полностью оправданы. Так освободили Жана и Робера д'Эстутвилей, которые провели долгие месяцы на зловонной соломе и жидкой тюремной похлебке: никакой вины за ними не нашли. Оба брата тут же вернулись к делам. Но при этом помиловали и заклятых врагов короны вроде Иоанна II Алансонского и пресловутого Иоанна V Арманьяка, уличенного в инцесте: оба были полностью восстановлены в правах и получили назад свои владения. И еще одно, в высшей степени странное решение: король даровал Арманьяку титул герцога Немурского со всеми положенными привилегиями. Однако этих двух сеньоров официально осудил парламент. Что ж, правосудие теперь отменено?
Каждое утро живая газета оповещала всех торговцев, в том числе и Жанну, о том, что произошло накануне и чуть ли не в тот же день. Такой-то, некогда грабивший путников на большой дороге, стал капитаном лучников в том самом городе, где его едва не повесили. Другой, многие годы скрывавшийся за неуплату долгов, получил назначение в Палату счетов.
Даже дипломатические новости не ускользали от внимания простых людей: так, фламандские суконщики сообщили Жаку, что король долго проторчал в Понтье, ожидая Уорвика, эмиссара английского короля Эдуарда IV, и что такой афронт не сулит ничего хорошего.
Всеобщее недовольство делало народ непочтительным к власти. И склонным к мошенничеству: зачем платить налоги этому королю – безумному и вместе с тем унылому?
Парламент оскорбился, народ же никак не мог понять резких поворотов в политике своего короля. Поступал ли он так из милосердия? Или по расчету? Или как бог на душу положит? Все зависело от настроения монарха, и вот к власти стали приходить люди, чьей единственной заслугой было то, что они делили с дофином изгнание.
Эти скандальные странности были объяснимы и отчасти даже оправданны. Людовик долго жил один, ненавидимый своим отцом и королевством, союзников же обретал лишь по мере того, как Карл приближался к своему концу, причем это были люди скромных способностей, оказавшиеся негодными Для службы действующему королю. Его постоянно предавали и заключали с ним союз лишь из соображений выгоды. Он не мог рассчитывать ни на кого и ощущал себя одиноким. А одиночество королей сплошь и рядом порождает в них самодурство. Людовик использовал людей, как ребенок, который то и дело пересаживает своих кукол. Во всяком случае, так это выглядело со стороны.
Ситуацией, разумеется, не могли не воспользоваться сеньоры, чьи владения находились на окраинах королевства. Всего через два года после восшествия Людовика XI на престол, в 1463 году, они подняли мятеж.
Сначала Людовик поссорился с Филиппом Добрым, полагая, что тот в свои шестьдесят восемь лет впал в детство, затем с его сыном, графом де Шароле, который отныне заправлял всеми делами в Бургундии. Потом с племянником Филиппа, Иоанном Бурбонским. Потом с герцогом Бретонским, Франциском II. Потом с папой. Потом с целым выводком провинциальных дворян и сеньоров, которых лишил доходных мест из личной вражды или с целью ублажить своих приближенных и возлюбленных.
Ибо Людовик был галантен и дерзок.
Праздник рождения Божественного Младенца лишь слегка успокоил умы. Париж отметил тот факт, что король ни разу не встречал Рождество в своей столице. По правде говоря, он никогда не любил этот город, который потихоньку начинал отвечать ему взаимностью.
Во время рождественских пантомим, разыгранных перед собором Парижской Богоматери и церковью Сен-Жермен-де-Пре, внимание зрителей привлек необычный персонаж: сопровождавший волхвов карлик, увенчанный огромной короной. Не было нужды уточнять, кого он изображает. Это не мешало публике веселиться.
Собственный брат короля, Карл Французский, герцог Беррийский, счел момент благоприятным, чтобы предъявить свои права на престол. Его слишком долго уверяли, будто он может править страной. Он создал лигу принцев. Иоанн Бурбонскяй обольщал народ старым как мир обещанием: если Людовика низложат, налоги будут отменены.
В конце марта 1464 года в Париже заговорили о близкой войне: неисправимый Арманьяк, свежеиспеченный герцог Немурский, занял со своими войсками город Монморийон, недалеко от Пуатье. Между тем в Пуатье находился король. Короче, Немур вознамерился атаковать монархию.
Цены на зерно взлетели до небес. Каждый запасался провизией – пшеницей, маслом, колбасами, вином. Подвалы были забиты доверху. Крысы и мыши пировали за счет человеческой глупости.
Жанна встревожилась: Монморийон был в двух часах пути от Ла-Шатра и ее земель. Возвращались страшные времена, когда солдатня опустошала деревни, жгла фермы и посевы.
– В этой стране становится невозможно жить! – вскричала Жанна.
