– Я не богат и не тщеславен, мессир, – ответил Жозеф, не теряя хладнокровия, – но случилось так, что мне принадлежит доля в одной печатне, так что я могу напечатать эти максимы по сходной цене.
Жанна бдительно следила за спором между Жозефом и Бастером: враждебность теолога укрепляла ее в опасениях, что Сорбонна и духовенство в конце концов открыто выступят против печатни.
– У вас есть разрешение университета? – злобно вскричал Бастер.
– Я не знал, что нуждаюсь в разрешении, которого никто не требовал, – сказал Жозеф.
– Где же находится эта печатня?
– В Страсбурге, с согласия и благословения князя-архиепископа города, – терпеливо объяснил Жозеф, не сводя глаз с Бастера.
– Вы считаете справедливым, что у вас есть печатня, тогда как наш прославленный университет ее не имеет? – закричал Бастер.
– Ничто не мешает университету приобрести печатню, если он этого желает, – сказал Жозеф. – У него гораздо больше средств, чем у меня. Ему нужно только найти оборудование и мастеров, которые умеют ими пользоваться.
– Достаточно, мессир Бастер, – заявил король, явно раздраженный нападками теолога. – Ваши страхи представляются мне чрезмерными. Итак, мэтр де л'Эстуаль напечатает свои максимы.
Оба теолога прикусили язык. Тем временем астролог и поэт принялись обхаживать Жозефа: один желал издать свои гороскопы и предсказания, другой – стихи. Кристиан Базельский особенно упирал на то, что владыкам и принцам необходимо познакомиться с расчетами, которые могли бы предупредить их о грозящей им опасности.
Бастер следил за этими переговорами злобным взором. Не было сомнений, что он люто возненавидел Жозефа.
Последствия его вражды не заставили себя ждать. Через два дня двое приставов из городской управы явились в дом де л'Эстуалей, чтобы произвести следствие по жалобе, поданной на сьера Жозефа де л'Эстуаля, путешествующего с сочинениями подстрекательского характера, противными христианской вере и нравственности. Они обыскали весь дом и, обнаружив листочки, на которых Жозеф записывал чернилами свои максимы, конфисковали их с явным удовольствием, как это свойственно служителям неправедной власти.
Жозеф немедленно отправился к Рене Анжуйскому. Рассерженный король вызвал к себе прево с целью урезонить теологов и отобрать бумаги Жозефа. Выяснилось, что конфискованные тексты были переданы доносчику, который, считая себя исполнителем церковной и божественной миссии, отказался возвращать их и заявил, что не зависит от светской власти: действительно, как клирик он подчинялся только университету. В общем, дело грозило затянуться, на что, несомненно, и рассчитывал Бастер.
Жозеф расстроился, но Жанна еще больше – оттого что во время беременности расстраиваться нельзя. Она опасалась, что ребенок родится горбатым: считалось, что дети во чреве страдают от любого недомогания матери. В максимах не было никакого подстрекательства, они свидетельствовали о некотором свободомыслии, не более того. Но Жанна догадывалась, что Бастер намеревается подвергнуть дело о печатне суждению религиозных властей Анжера, а потом Парижа.
Она обдумывала план мести три дня. На третий она и Жозеф должны были ужинать у короля – таким способом Рене Анжуйский хотел продемонстрировать Жозефу свою поддержку. Она была уверена, что будет там и Бастер. Взяв склянку с молоком, пустую склянку и лопату, она пошла в тот уголок сада, где видела раньше змеиное гнездо. Она поставила молоко перед гнездом и, когда гадюка выползла, убила ее ударом лопаты. Ни жаркое с пряностями, ни дорогие вина ничуть не изменили природу нормандской крестьянки. В детстве Жанна часто наблюдала, как добывает яд жена кузнеца Гийометта, слывшая колдуньей: убедившись, что змея мертва, она взяла ее за голову и, нажав на челюсти, выдавила несколько капель в пустую склянку.
Потом она срезала розу, выбрав ту, у которой были самые острые шипы, пропитала стебель ядом и дала ему просохнуть.
Тщательно обернутый в бумагу цветок она принесла на ужин спрятав его под плащом.
Рене Анжуйский встретил их с особой теплотой. Он угостил их недавно доставленным ему аквитанским вином, тогда как Бастеру, который, разумеется, присутствовал, выпить не предложил.
Теолог метал на всех яростные взгляды.
Поэт и астролог, прознав о неприятностях Жозефа, уже не стремились завязать с ним дружеские отношения. Для образованных людей было опасно ссориться с университетом.
Настал час ужина. Жанна знала, где всегда сидит Бастер: вторым справа от короля. Слуги были заняты на кухне. Она незаметно вытряхнула розу из бумаги на сиденье теолога.
Чтобы сильнее уязвить Бастера, король оказал Жанне честь, отведя ей место слева от себя, тогда как справа, то есть между ним и теологом, должна была сидеть более пожилая дама. Рене Анжуйский сел, и все последовали его примеру.
Едва заняв свое место, Бастер слегка вскрикнул. Пожилая дама с удивлением повернулась к нему. Теолог поднес руку к сердцу, открыл рот и взмахнул руками, затем попытался встать, ухватил себя за ягодицы самым неподобающим образом и толкнул локтями соседей. В зале послышался ропот. Бастер пошатнулся и сполз на пол. Слуги оттащили злополучного теолога от стола, положили его на спину и стали ощупывать ему шею. Он был жив, но дышал с трудом. Никто не обратил внимания на розу, которая, уцепившись на мгновение за рясу жертвы, упала и была тут же растоптана сотрапезниками, которые ринулись на помощь умирающему.
Вокруг него образовалась толпа, и Рене Анжуйский приказал позвать цирюльника. Когда тот явился, лицо Бастера уже приобрело пурпурный цвет.
– Сердце не выдержало, – сказал цирюльник.
– А у него было сердце? – пробормотал король.
Не прошло и часа, как Бастер скончался.
