на кладбище. Только Жозеф знал правду от Жанны. Все остальные – Франсуа, Жак Адальберт, Деодат, Феррандо – сочли поведение молодого человека трогательным.
Потрясенные горем Жанна и Жозеф не знали, что думать о Франце Эккарте. Казалось, он сам пережил страшное горе. Конечно, его нельзя было винить в безумии, а затем и смерти Об. Истина заключалась скорее в другом: подобно земным владыкам, он принадлежал к слишком могущественному и полному опасностей миру – нельзя безнаказанно входить в него. Но ему не следовало, думала Жанна, подпускать к себе Об.
Она попыталась представить себе сцену обольщения: да, Об не смогла устоять перед тайной юноши, как некогда Софи-Маргерит – перед тайной его отца.
Потом она заметила в глубине бокового нефа незнакомца, который стоял словно окаменев. Лица почти нельзя было разглядеть. Что он там делал? Озарение наступило, когда она увидела, как незнакомец и Франц Эккарт обменялись взглядами: это был Жоашен, тот самый человек, который вытащил Об из пруда. Бледный подросток былых времен превратился во всклокоченное дерево.
У выхода она шепнула Францу Эккарту:
– Приведи своего отца на ужин. Но не говори никому, кто он такой.
Юноша кивнул.
Одно из мучительных испытаний долгой жизни – это провожать дорогих людей на кладбище и кидать в могилу первый ком земли. Жестокое, невыносимое испытание. Но куда горше пережить собственное дитя, особенно если это юная мать в блеске свежести и красоты. Жанна встревожилась при виде страдальческого лица Жозефа: ее испугала мысль, что вскоре и он окажется на том же кладбище. Она должна поддержать его, это сейчас самое главное.
Поминки вышли необычными.
Отец Штенгель, отслуживший погребальную мессу, был вдохновлен свыше. Благословив трапезу, этот человек с узловатыми руками сумел найти простые слова: ангелы в раю, сказал он, радуются, принимая душу, которая познала только любовь и была создана скорее для небесных празднеств, чем для земных утех. Она теперь у Отца своего и, чтобы утешить тех, кого покинула, оставила им ребенка. Можно ли надеяться на большую милость?
Фредерика, которая, по эльзасскому обычаю, присутствовала на поминках вместе с другими слугами, расплакалась.
Отец Штенгель поднял бокал:
– Выпьем за любовь, дети мои. Ибо нет другой любви, кроме небесной. Все остальное – ничто.
Глаза Жоашена, сидевшего в конце стола, увлажнились. Все стали есть и пить, смеясь, плача и вознося молитвы.
Перед тем как уйти, Жоашен вложил в руку Жанны гладкий камешек зеленого цвета. Глаза его улыбались, хотя сказать он ничего не мог.
– Это малахит, – объяснил Франц Эккарт, – камень долгой жизни.
Кормилица дала грудь безымянному младенцу.
Жанна с трудом держалась на ногах от изнеможения. Долгая жизнь? Она уже прожила три. Сейчас все казалось ей нереальным. Нет, Об не умерла, это просто кошмарный сон.
Когда завершаются подобные дни, люди ложатся в постель с мыслью, что смерть и в самом деле то, что о ней говорят: покой. Раздвинув полог, Жозеф лег рядом с Жанной. Она услышала его тихий плач. Потом он прильнул к ней, как ребенок.
Крестьянин, который смотрит на свое опустошенное бурей поле, участвует в истории мира. Он видит перед собой последствия непонятного Божьего гнева. Медленно обучается обрядам заклинания его. Любой человек, который не хочет стать игрушкой страстей безумного старика, существующего миллионы лет, поневоле превращается в колдуна. Или в колдунью.
Проснувшись на следующий день после похорон своей единственной дочери, Жанна составила список всех пережитых бедствий и утрат. С той безжалостной утренней холодностью, которую не успели смягчить, сгладить, обмануть утешения других людей. Родители. Попытка похитить ее, Жанну. Умерщвление Дени. Матье. Франсуа. Бартелеми. Жак. Софи-Маргерит. И вот теперь выпавшая из гнезда нежная бедная птичка – Об.
Проживи долгую жизнь, сказала она себе, и утратишь веру в Бога.
Изнемогший от горя Жозеф спал крепко, и это ее успокоило. Накануне, на кладбище, ей показалось, что он стоит у врат смерти. Она сходила в отхожее место, выпила большой стакан воды и спустилась на кухню, чтобы вскипятить молоко. Франц Эккарт уже был там, горячее молоко поджидало ее. Кроме них двоих, никто еще не встал.
Они обменялись взглядом людей, потерпевших кораблекрушение.
– Кто известил тебя? – спросила она.
– Жоашен.
– Твой отец?
Франц Эккарт кивнул.
– Как он узнал?
– Разве ты не прочла мое письмо? Когда душа страждет, ему становится известно. Он узнал, что Об умерла, как узнал о смерти моей матери.
Она отпила молоко из кружки. Даже очевидность фактов не могла ее убедить.
– Он написал мне на листке бумаги: «Об умерла».
Она в двадцатый раз повторила себе: никто не извещал Франца Эккарта. Следовательно, он говорил правду, хотя это казалось невероятным.
– Об была первой женщиной, с которой я занимался любовью. А я был первым мужчиной в ее жизни. Ей не хватило веры. Она пришла в ту ночь к павильону. Возможно, ей показалось, что духи упрекают ее или преследуют. Я не знаю. Но, думаю, именно поэтому она, оказавшись во власти своего заблуждения, бросилась в пруд. Духам не в чем было упрекнуть Об. Она была светла, как дождевая вода.
Жанна попыталась представить эту сцену: Об внезапно столкнулась с призраками. Нужно иметь закаленное сердце, чтобы вынести подобное зрелище – у нее такой силы не было.
Но чем занимался Франц Эккарт в обществе призраков? Чему могла научить его эта зловещая компания? Она мысленно обещала себе расспросить его в другой раз.
– Она знала, что между вами нет кровного родства? – спросила Жанна.
Возможно, Об ощущала вину из-за того, что любовником ее стал племянник.
– Я сказал ей об этом.
– Ты любил ее?
– Я не пользуюсь этими словами, Жанна. На вашем языке – да, это была любовь. Но для меня это гораздо больше.
– Вы любите жалким, мелочным, эгоистичным образом. У нас с Об был брачный союз двух частиц вселенной.
Какая страсть звучала в его голосе! И все та же манера говорить о других людях как о дикарях, чуть ли не животных. Она обмакнула кусок хлеба в горячее молоко.
– С теми, кого полюбил, никогда не расстаешься, Жанна.
Это правда, она никогда не расставалась с Жаком. И с Бартелеми. И даже с Франсуа Вийоном.
– Связь остается и после смерти.
Заря смывала остатки ночных чернил.
– Я жил и буду жить с Об.
Пришла Фредерика, которая еще не вполне проснулась. Пробормотав что-то в знак приветствия, она принялась разводить огонь в очаге. Разговор прервался. Все уже было сказано.
Жак Адальберт тоже спустился и начал кипятить молоко. Ему пришлось разделить постель с Францем Эккартом, ибо дом оказался слишком мал, чтобы принять такое количество народа. Он сказал, что плохо спал: у него было ощущение, что в спальне, помимо брата, находятся еще какие-то существа.
Оставался вопрос об отцовстве, фамилии и будущем ребенка.
Отец Штенгель проявил уместную в данном случае человечность:
