роста, тучноватый. Из тех людей, которые никогда ни на одну гору не поднимались, но инстинктивно настроены против тех, кто путешествует не так добропорядочно, как они. Мы разговорились.
«Почему вы ездите именно в Гималаи?»
«Вероятно, потому, что Гималаи существуют».
«Я видел вас в фильме об экспедиции на К-2. Подъемы и подъемы. Шаг за шагом вверх. Вдох. Выдох. Все время одно и то же. Взвалить на плечи тяжесть и, стеная от усталости, все идти и идти вверх, рискуя свалиться. И, по-видимому, большую часть вашего писательского гонорара отдаете на альпинизм. На это бессмысленное занятие».
Я не ответил.
«И родителей мне ваших жаль. Они вас учили, а теперь вынуждены смотреть, как их сын только и делает, что лазит по горам. К тому же вы еще и разведены. Не так ли?»
«Это нравоучение?» – спрашиваю я.
«Нет, я хочу вам помочь. Посмотрите на вашу жизнь. Все выше и выше, все дальше от людей. Никто не может вас понять. К чему все это приведет?»
Спешу закончить завтрак. Этот человек чувствует себя гораздо уютнее в суете толпы, где можно забыть о своей изолированности. Как объяснишь ему очарование высотного альпинизма? Как вообще человек, ценящий благополучие и чувство безопасности, может понять, что я только тогда ощущаю себя полноценным, когда мне удается через лишения и крайнее напряжение сил подойти к границе возможной для человека нагрузки? И что я пытаюсь эту границу отодвинуть? Или то, что свое одиночество я переношу лучше, когда нахожусь вдали от других людей?
Вечером мы с Быком встретились в старом городе, чтобы пойти поесть. Вот с кем можно говорить на любую тему.
Пока ждали заказанное мясо, вошла Йена, американка. Мы с ней встречались на тропе при спуске в Тьянгбоче, а до этого в нашем базовом лагере под Ама Даблангом, когда мы спустили туда с Западной стены Петера Хиллари и его новозеландского партнера. Теперь она уезжает в Канаду, чтобы искать там работу. Внезапно мне приходит в голову пригласить ее в качестве ассистентки в мое турне по Европе. Тут же обращаюсь к ней с этим предложением. Объясняю суть работы, и точно так же внезапно она соглашается. Нена так описала нашу встречу в своем дневнике:
«Я была подавлена разрывом с Петером Хиллари и более чем когда-либо готова изменить свою жизнь. Нужно было снова жить, смеяться. 7 ноября 1979 года я попрощалась с Петером на аэродроме в Катманду. Для меня это было окончательное расставание, от наших отношений почти ничего не осталось. Когда я обдумала все, что произошло, я поняла, что печальный инцидент на Ама Дабланге в то же время сослужил ему большую службу в познании самого себя. А в этом он нуждается гораздо больше, чем во мне. Когда самолет оторвался от земли, я ощутила боль и счастье снова жить и любить.
Вечером я говорю «good bye» моим подругам Мерв и Ариан, с которыми неделю уже живу в «Гималайском обществе». У меня нет никаких определенных планов. Я иду в город. Кто знает, может быть, найду что-нибудь, что перевернет мою жизнь.
В 19 часов подхожу к простой харчевне. Она полна, ни одного свободного места. Собираюсь повернуться и выйти, и тут замечаю пару направленных на меня глаз. Человек дружелюбно улыбается, и я внезапно ощущаю то же чувство, что и тогда, в базовом лагере под Ама Даблангом. Помню, я тогда подумала: «Сколько сил и энергии заключено в этом человеке». Он спас моих друзей, когда положение было уже безнадежным. Тогда я подошла к нему, поцеловала, он обнял меня. И вот теперь снова встретились. Он говорит: «Иди, садись, поужинай с нами». С ним Бык и две канадки. Я не успеваю сказать обычные слова приветствия, как он уже освободил место рядом с собой. Да я и не могла бы отказаться, непреодолимая сила влекла меня к этому человеку. Мы проговорили далеко за полночь. Я рассказала, что возвращаюсь в Канаду, чтобы найти себе работу на зиму. Райнхольд вместо этого предложил поехать в Европу и сопровождать его в деловом турне. Лихорадочно думаю. Взвешиваю положительные и отрицательные моменты. Мне нечего терять, я решаю ехать. Не знаю, был ли Райнхольд шокирован моим быстрым решением, но мне кажется, что нет. Это совершенно свободный от комплексов человек. Я получила поцелуй в щечку, и мы расстались. В час ночи прихожу к себе. Сижу, сбитая с толку, взволнованная. Хочется разбудить Ариан, рассказать ей о происшедшем. Но вместо этого ложусь в постель и, прежде чем заснуть, благодарю бога за то, что я пока еще принадлежу к типу людей, которые подчиняются своим порывам. Думаю о матери. Она так мечтала о приключениях. Но молодость ее пришлась на тяжелые времена. Еще ребенком она вынуждена была работать и кормить семью.
На следующий день готовлюсь к путешествию. Вечером бродим по красочному базару, потом едем ужинать. В такси по дороге в ресторан испытала неловкость. Райнхольд привлек меня к себе и сказал: «Я люблю тебя». «Странно, – думаю я, – ты же меня совершенно не знаешь».
Через два дня летим из Катманду, в Мюнхен. Я мало говорю с Неной о моих новых замыслах. Лишь иногда кое-что проскальзывает об одиночном восхождении на Эверест. Мысли об ожидавшей меня работе, о Европе, новое знакомство отодвинули эверестские дела на задний план. Мое воодушевление еще не достигло крайних пределов. Со времени вылета оно даже несколько угасло. В часы одиночества подступают сомнения. Идея должна отстояться. Энергия медленно накапливается в сердце альпиниста-одиночки. Она будет расти, пока не начнет распирать меня, она будет расти, как любовь. До той поры, пока эта сила не достигнет степени страсти, поведением двигает расчет, решения основываются на рассудке. А что рассудок может противопоставить смертельному риску попасть в лавины, ледниковые трещины или умереть от истощения? Практически ничего. Жесткость, крайняя жесткость по отношению к себе самому вырабатывается не за один день. Энергия накапливается только в течение длительного времени ожидания и надежд. Только тогда, когда идея превратится в страсть, когда она утвердится, – она найдет себе выход, неважно – какой. Однако вся страсть растрачивается впустую без силы воли. Сила воли формирует выдержку, стойкость, которую не сможет победить высота.
Канчунг – тайны и табу
