— Мальчик, ты еще не видел «Одинокого кипариса». Такое место. Инопланетяне, шваль, Венеция. Ты ничего здесь не знаешь. Я живу здесь. Я не хочу в Сербию. Я не хочу войны. Я за любовь, я знаю… Дрочи меня… Медленно… Мальчик… Здесь бывает туман, обвалы… Нас разобьют камнепады, хочешь? Он подошел ко мне и посмотрел так странно… Вкусно, красиво.
Грабор рулил, вникая в смыслы запахов прелых реликтовых секвой. Хвойные тысячелетние лапы свешивались над их головами, сверху осыпались желуди, птичьи гнезда, рыбьи пузыри, китайские цифры.
— Я жил здесь, Лизонька, миллион лет назад до нашей эры. Меня водила тетка в кинотеатр «Октябрь». Я ужасно боялся. Динозавры, древеса, прошлогодние люди.
— «Червонный Жовтень»? — переспросила Толстая. — Видел молнию?
Дорога петляла, узенькая, ухоженная: проехали мимо бревенчатых остановок, указателей на реки и мосты, мимо разноцветных туристов. Лиза положила руку Грабора между своих ног. Промелькнула бензоколонка с повышенным содержанием стоимости бензина. Справа по борту, как прежде, ломали перед собою ваньку стихии океана и базальта. Вода теперь наползала на покладистый берег, пенилась на нем до сладострастия, но отходила обратно настолько белесой и размашистой, что ее хотелось остановить рукой, локтем: слишком мыльной и человеческой она становилась.
— Мальчик, — сказала она. — Мальчик, куда мы едем? Мы там были. Какой ужас. Я не хочу в Мексику.
Лизонька разбросала ноги, она была готова к череде новых оргазмов. Большая, рельефная женщина: у нее груди шевелились от страсти, они смотрели по сторонам на моря и горы.
— Лунный промежуток, — сказал Грабор. — Меридиан. Полная вода.
ФРАГМЕНТ 48
Черные треугольные гребни выпрыгивали из волн: дельфины? киты? плезиозавры? Звери были большие. Касатки? Что еще? Касатки, красотки… Черно-белые длиннорукие рыбообразные киты с улыбкой на устах. Косяки касаток. Выпрыгивают из волн, улыбаются, и на момент их прыжка океан становится пустым и свободным. Это лучше галлюцинаций. Океан буянил, он был наивен в своем превосходстве, когда стихал: мурлыкал, чванился, он гладил каменистые россыпи охватывающими завихрениями пены: они работали согласованно с проступающими из стихии булыжниками: существовали в глазах несколько секунд, таяли, но вместо них появлялись другие. Волна, дошедшая до берега, плесневела по ходу движения, становилась заразной, илистой. Свежесть находилась где-то в глубине: за горизонтом. И чем ближе вода приближалась к берегу, тем больше в ней зарождалось несвежей жизни: рвотных, вихревых движений. Многие волны не доходят до берега, а как-то умудряются развернуться и уйти.
ФРАГМЕНТ 49
Граб остановился на смотровой площадке. Они вывалили свои головы из окна, толкались, не спорили. Снизу на расколотые доисторические камни шел водяной фронт, оставляя за собой гигантское пенокружение… из него опять вырастала волна… другая, самая бесподобная и раскованная… Так происходило почти со всеми волнами…
— Смотри-ка: почти со всеми.
Их нельзя было назвать гребнями… гребешками… Это фронты, фронтиры. Наступление на берег, въедливое, медленное, размывание, ассимиляция. Чингиз-волна: пошла и растворилась — нет, всплыла в другом месте. Они ложились слоями, ступнями… Ступень, которая выше, накатывала на другую, она могла опередить первую. Одна наваливается на берег и уже собирается обратно, но следующая нагоняет, накрывает, возвращает обратно на сушу.
— Они бредят. Мне не нужно. Это дым отечества! Это огонь! Какой у тебя черный глаз! Это я?
Грабор вспомнил обидное и хлопнул Лизоньку ладонью по затылку.
— Держи меня здесь, — она опять перехватила его руку. — Ты знаешь что мне надо.
Горы, слизь, набеги слизи, нападение слизи, вторжение слизи: захват территорий. Размывание суши и сущего. Туда волна: обратно дым. Нечеловеческий. Зимние деревья в пене. Если заморозить эту картину — увидишь зимний пейзаж. Поймай кадр. Великая вода под нами. Она легла перед нами невероятным садом. Они впервые смотрели на океан с такой высоты, и в них не было превосходства.
Волны перекрещивались, стучали пальцами по столу. Они тасовали свои слюдяные колоды.
— Овал! Мой знакомый ребенок не умеет рисовать овал, он пропустил в счете «28» и «51» — ну и что вы хотите от человека в четыре года? — кричала Лиза. — Посмотри на него, Солярис чертов. Вот это смерть как смерть. Меня такая устраивает. Забирающе. Какой он на вкус, как лук? Океан — это луковица, да?
Песок наступал на океан с адекватной прилежностью. Бывают такие моменты, когда не веришь, что в океане существует жизнь. Еще менее вероятно, что она там зародилась. Луна там живет и черепаха…
Лиза кончила и посмотрела на океан недоуменным взглядом.
Волны оттягивала луна обратно в водяное пространство; луна предлагала отдых, но Грабору нужно было двигаться, светила его не держали. Дорога отошла от берега и неуклонно начала подниматься в горы. Он помнил место, где останавливался когда-то миллион тысяч лет назад до нашей эры: ему хотелось дотянуть до Сан-Луис-Обиспо и спуститься вниз по склону к месту, которое считал своим собственным. Он ждал, когда можно будет сказать Лизоньке: «Сейчас мы увидим океан. Ты никогда его не видела. Мы увидим океан и поклянемся никогда не лгать друг другу».
Он хотел повторения, он не мог объяснить, зачем ему это нужно. Он мог добраться туда и по Сто Первой, но ему хотелось двигаться, согласно желаньям женщины: такая счастливая, трезвая сегодня. В моем городке цветы, винные магазины, жратва… Двигаться по горному серпантину быстрее привычного он не решался.
ФРАГМЕНТ 50
Впереди шел черный лакированный «Кадиллак» со скрученными деревенскими занавесками на окнах: кисточки, пушистики, плюш. Бабочки летели за ним следом и обрастали все новыми крыльями. На номерах горело имя Девы Марии.
— До чего могут дойти католики, — сказал Грабор. — Мексиканы любят красоту, да? Статую Свободы им на бампер, северного оленя.
Грабор гуднул и стал нарочито грубо обходить блестящую машину. Он заметил, что шофер ведет ее с закрытыми глазами. Растительно-животный мир чавкал и свистел со всех сторон.
— Это катафалк, — отозвалась Лизонька неохотно. — Какой ты ребенок. Ты не видел никогда? Ха- ха-ха! Сам попросишь так тебя покатать после своей бесславной кончины. Вставь в завещание.
Грабор двинулся дальше, ему нравилось двигаться впереди смерти.
ФРАГМЕНТ 51
Они заползли обратно в горы: становилось темно, скучно, вышли на большое шоссе. Радио бряцало гитарами молодых Дона Фелдера, Дона Хенли и Гленна Фрея, шестнадцать тактов вступления, достаточно, чтобы зарыдать.
— Лиза, давай потанцуем, — сказал Грабор. — Сейчас ты увидишь океан. И мы поклянемся никогда
