раздавливать на себе каких-то насекомых еще до того, как те вопьются в кожу, но это удавалось редко. Иногда его избивали, но не сильно, просто для порядка.
Но Чел все ждал и ждал, надеясь получить если не объяснений своих «преступлений», то хотя бы оглашения срока, который он получил. И вот настал день, когда двери камеры открылись и вошедшие, судя по всему, высшие офицеры вежливо пригласили Чела на выход. Проходя через тюрьму, он отметил, что ни на лестничных клетках, ни во дворе не было ни одного надзирателя или заключенного. Так, тайком, он был перевезен в центральное здание города. Его со всеми предосторожностями провели в боковую дверь огромного не то храма, не то государственного учреждения.
И еще он успел заметить многочисленные портреты… самого себя. Крупным планом над входом. Огромное изображение вовсю стену напротив. Его заросшее лицо с внимательно смотрящим взором.
Чела привели в небольшую комнату, просто обставленную. На единственном, выходящем за рамки этой спартанской обстановки, длинном диване восседал серьезный, еще не старый человек в военной форме. Чел остановился напротив, и некоторое время его бесцеремонно рассматривали сидящие тут же, вокруг предводителя, его несколько, по-видимому, советников. Человек напротив смотрел прямо в глаза Челу, и по выражению его лица ничего нельзя было определить. Один из советников наклонился к главному и что-то ему тихо сказал. Главный усмехнулся и откинулся на диване. Чел первым нарушил затянувшуюся паузу:
— Что вам от меня нужно? Где мои спутники по кораблю?
Главный после короткого молчания подался вперед и бросил:
— Говорим здесь только мы… Когда будет нужно говорить тебе, мы скажем… Я, думаю, он подойдет, — полувопросительно-полуутвердительно обратился он к советникам и повернулся к Челу. — Тебе повезло, вонючий шакал. Ты будешь нашим богом.
И он захохотал вместе с остальными. Затем приподнял руку вверх и воцарилось молчание. Он продолжал:
— Ты будешь выполнять все то, что тебе скажут. Лишнее слово, произнесенное тобой, будет тебе приговором. Уведите.
И Чела с такими же предосторожностями отвезли назад.
Около недели Чела держали и тюрьме, но отношение к нему несколько изменилось Сменились надзиратели, прекратились побои, стали лучше кормить. После того, как его привезли назад, ему вручили листки с текстом — он должен был заучить его наизусть. Состоялась и проверка, где Челу пришлось повторить все написанное. Текст состоял из того, что он, Бог, явился, чтобы спасти род людской, исцелить больных и навести на путь истинный заблудших, а так же покарать неверных. Всю эту прокламацию нужно преподнести всем верующим в день Святого Пришествия перед многотысячной толпой и перед телекамерой — репортаж будет вестись на всю планету. Челу посоветовали как следует подготовиться, чтобы, не дай бог, у народа не возникло сомнений. Для этой цели в камеру доставили зеркало и видео, чтобы Чел как следует отрепетировал речь. «Насильно становиться „Богом“? — думал Чел. — Ладно, вы получите своего Бога, только мы еще посмотрим, что из этого выйдет… Так просто использовать и убрать не получится». Чтобы его поведение не вызывало подозрений, Чел исправно выполнял то, что ему говорили. По-видимому, его старание было отмечено, и надзор несколько поослаб. Чел попытался, однако, выяснить, что же произошло с Кришной и Бумбой, но главный пресек разговор тут же, заметив, впрочем, что таких он не знает… Так пролетела неделя…
Ранним утром, едва забрезжил рассвет, Чела подняли и заставили облачиться в длинный белый балахон… Затем он повторил вновь все свое выступление, повышая, где надо, интонацию, и даже доводя речь до громового голоса, жестко жестикулируя руками. Во время последней репетиции он видел, какое впечатление производит все сказанное на тех, кто помогал ему одеваться. Грозно посмотрев на помощников, Чел рыкнул, чтобы они не копошились и сразу везли его на площадь, и его несколько растерявшиеся опекуны тут же обещались все исполнить.
Но когда его привезли ко дворцу и передали в другие руки, а тех, кто его сопровождал, быстро загнали в машину и куда-то увезли, Чел понял, что не все так просто. Главный со свитой уже готовы были к выходу и ждали, когда привезут Чела. Видно было, что они тоже волновались, хотя и старались это скрывать. Гул толпы доносился с площади, по его мощи Чел понял, что народу собралось сотни тысяч. Еще никогда Челу не доводилось видеть такую массу людей, тем более выступать перед ней, и, хотя все его действия были отрепетированы в жестах и словах до мелочей и все выступление находилось под контролем, Чел чувствовал внутренний душевный подъем, который ему, наверно, передавался через стены дворца.
…Он вышел в сопровождении всей свиты на высочайшую трибуну, и толпа замерла. Не слышно было никаких криков, разговора — все, казалось отсюда, с высоты, затаили дыхание. Чел под объективом телекамер неторопливо осматривал толпу, и если бы видел сейчас себя со стороны, то вряд ли признал бы себя. Он махнул рукой и возвестил о том, что он услышал голос верующих, и пришел, чтобы спасти и защитить… Рев толпы заглушил даже собственный его голос, и Чел, выждав немного, поднял руку и воцарилась тишина. И он продолжал заготовленную речь, и обещал в конце явить всем чудо, и он окончил речь и простер руки над площадью, как и было написано в конце «сценария»… Восходящее солнце на горизонте оказалось в его ладонях. Неведомая сила подхватила его и понесла над площадью, и он касался всех своим развевающимся балахоном, и слепые — прозревали, глухие — слышали, калеки — исцелялись. Он чувствовал в этом полете чуть знакомую ирреальность происходящего и неимоверным напряжением воли пытался вспомнить… вспомнить… Ослепительное солнце приблизилось, сделалось огромным, похожим на огненный океан, Чел, воздушный и невесомый, огромный, и всесильный нырнул в кипящую массу звезды…
Медленно приходя в себя, Чел с удивлением осматривался вокруг. Рядом с ним на трибуне лежали вповалку люди в зеленой одежде, среди которых Чел признал окружение Главного и его самого, лежащего ничком, раскинув руки. Струйка крови вытекала из-под лица Главного и скрывалась под опрокинутой телекамерой. Полная тишина оглушила Чела, не слышно было дыхания лежащих и только по собственному тяжелому дыханию Чел понял, что он не оглох.
Он поднялся и, шатаясь, стал выбираться с балкона, переступая лежащих. Медленно возвращалась память о последних минутах. Чел вдруг все вспомнил. Он осмотрелся в коридоре дворца и, оглядываясь, побежал к выходу. И только гулкое эхо его шагов сопровождало его бег. И тут до него дошло объяснение всего происходящего: и то, что в конце его речи они использовали рэк, и то, что они переборщили с дозой, вполне возможно, вскрыв весь контейнер, и то, что этот момент нельзя упускать. Но куда бежать и что делать дальше, Чел не знал. Во всяком случае, появилась возможность спастись, и Чел, прыгая по ступенькам лестницы, на ходу прикидывал все варианты. В это время он заметил, что среди толпы лежащих людей началось шевеление многие садились, некоторые уже стоили. Подобрав в руки длинный подол балахона, Чел с ходу ударил начинающего приходить в себя человека из охраны дворца, вынул из руки того мегафон и замедлил движение, осматриваясь. Он подошел вплотную к полубессознательной шевелящейся массе и стал взбираться на выступ здания. Получилось вполне неплохое место для обзора — нечто вроде импровизированной трибуны. Постепенно отдельные крики и голоса превратились в беспрерывный рокот, который набирал силу. Все большее и большее число людей видели перед собой сурово и непреклонно стоящего Мессию, спокойно оглядывающего рабов божиих. Он лишь изредка бросал быстрые взгляды по сторонам, тут же вновь обращая свой взор на покрытую людьми площадь. Вот он взмахнул рукой как тогда, когда явилось чудо, и толпа жадно замерла, готовая внимать божественным словам. И Чел поведал им историю о долгих странствиях, как он спешил им, на помощь, чтобы отблагодарить верных и наказать неверных. И что, явившись на их планету (Чел до сих пор не знал ее названия), он обнаружил упадок и разруху, больно ранившую его сердце, и что он знает всех виновников несчастий и бед, и что наказать их должны они сами по своему усмотрению, помня Святое Учение, но не забывая сотворенного теми непростительного греха.
— Кто они?.. Кто?.. Назови их! — Начала бесноваться толпа.
И Чел вскинул руку вверх, и назвал, и толпа замерла, не веря в услышанное, а Мессия стоял спокойно смотрел на растерявшееся море людских голов.
— Братья мои! — Старался говорить проникновенно и громко Мессия — Вера и разум требуют того, и да свершится правое дело!
