дрянью, не сегодня, правда, но все равно. Эти наемники… Эта грубая бессмысленная сила… Все ведь сказывается. И главное, столько лет… Мне ведь уже сто двадцать восемь лет, я могу уже поглядеть на жизнь со стороны, и скажу вам честно, жизнь — самая жуткая вещь на свете. Вот взять хотя бы меня. Родился, вырос, женился, голова полысела, переженил детей и внуков… Это обычная жизнь, простое бытие, скажем… да вот того же пещерника! — с подъемом произнес старик. Глаза его слегка осоловели. — Что ему нужно? Да ничего! Ему сказали, он делает и ни за что не отвечает. Здорово, правда? Ни за что не отвечает! А я всю жизнь мыкался по пещерам, не с ними, конечно, жил впроголодь, я ведь привык часто есть, нас ведь, Просветителей, уважали, добрая тогда еда была… — Он помолчал, мечтательно уставившись в потолок. — Мы ведь на то и Просветители, чтобы просвещать.
— Так вы Просветитель?
— Был! — с горечью воскликнул старик так, что задрожала седая клиновидная борода. — Был, — повторил он и замолчал.
«Странно все это, — думал Михаил, жуя пахучую, отдающую сыром мякоть. — Дико. Нелепо. Первый раз в жизни столкнулся с разумной расой и даже не знаю, что предпринять. Откуда здесь взялся Просветитель? Правда, Октар рассказывал, что они еще могут оставаться среди пещерников. Но все равно, откуда эти охранники? Откуда у них земное оружие? Неужели Октар говорил правду? Елки-палки!»
Сзади послышался скрип и шорох. В дверном проеме стоял, упираясь рогатым шлемом в потолок, охранник, хмуро глядел на обоих, ковыряясь пальцем в зубах, и что-то невнятно говорил. Потом его бесцеремонно оттолкнули, и в хижину вбежало еще несколько аборигенов. Они были маленькие, в метр ростом, похожие на высохших черных мумий, втиснутых в грубые выгоревшие балахоны. Из под треугольных, низко надвинутых клобуков сквозь черное, как уголь, лицо злобно и немигающе смотрели зеленые светящиеся глаза. Это были пещерники.
Подгоняя зазубренными пиками, они выгнали старика и Михаила на улицу. Рядом, покрытая горячей пылью, проходила желтая нагретая дорога с круглыми и большими следами, как будто здесь недавно прошел слон, и узкими отпечатками деревянных тележных колес. Вдали пылила открытая повозка, доносились крики, понукания, щелканье бича и обиженный густой рев. По краям улочки, прячась от яркого солнечного света, как-то жалко, словно больные, стояли домики, сложенные из черных квадратных бревен, мертво смотрели пустыми глазницами окон.
— Идите, — сказал исковерканный гортанным хрипом голос, и Михаил почувствовал болезненный укол в спину.
Их вели по направлению к двухэтажному застекленному зданию, которое резко выделялось среди полуразвалившихся домиков. Михаил без труда узнал павильон метеостанции, выстроенный совсем недавно. Возле стеклянных дверей стояла толпа пещерников, из которых выделялось несколько мордастых увальней с карабинами за спиной. Простых жителей Михаил не видел совсем. Один раз из двери домика выбежал пятилетний мальчик, чтобы посмотреть на них, но его тут же втащили обратно. Послышался плачь.
Их ввели в гулкий просторный вестибюль. Здесь было темно и прохладно, Михаил с радостью ощутил свежий воздух кондиционеров после уличной жары. Здесь никого не было, абсолютно пустое пространство, только вдоль стен стояли вереницы голубых гладких кресел.
Они поднялись на второй этаж. Здесь, как и ожидал Михаил, стояла сложная метеоаппаратура и огромный, упирающийся в щель раздвинутой крыши телескоп. Тут же было огромное цельное кресло, отлитое из черного блестящего пластика, повернутое к ним гладкой, почти зеркальной спинкой. Кто-то в нем сидел и медленно вращал руками окуляры.
— Они здесь, — прохрипел пещерник сзади.
Кресло медленно повернулось вокруг своей оси, многократно отражая солнечные блики, и Михаил увидел сгорбленный черный матовый плащ с рукавами на подлокотниках с клобуком под длинным и толстым козырьком прямо из спинки кресла. Неприятное ощущение, как будто увидел одетого уэлссовского невидимку. Медленно поднялся капюшон, распрямляя складки воротника, и уставился на них горящими точками глаз.
Все враз упали на колени, даже толстые и неповоротливые охранники, Михаил почувствовал сзади хлесткий удар пикой под коленки, и ноги автоматически подломились.
Старик вдруг закричал тонким срывающимся голосом:
— Я не виноват! Я ни в чем не виноват! Я не виноват, что я родился! Я…
Черный халат едва заметно отрицательно покачал головой. Тотчас сзади прилетел гладкий булыжник и с хрустом вломился в стариковский затылок. Старика в бессознательном состоянии подхватили под мышки и поволокли вон из зала.
Кресло медленно повернулось на разлапистой опоре к окулярам, и оттуда донеслось:
— Все выйдете вон. Второго оставьте.
Михаил оглянулся. Все карабкались на коленях к выходу. Было слышно, как шуршат балахоны и бряцают карабины. С грохотом покатился слетевший рогатый шлем. Охранник, что-то бормоча сквозь черную бороду веником, подобрал шлем и спрятался за дверь, где его принялись пинать карлики, похожие на одетых мумий. Они негромко хакали и топтали его узкими плетеными башмаками, кто-то взял суковатую дубину, а охранник стоял коленями на полу, обхватив руками голову, упирался лбом в порог и что-то мычал жалобно. Михаил ничего не понимал. Кресло развернулось, и оттуда недовольно осведомились:
— Ну что там еще?
Пещерники перестали шуметь. Кто-то осторожно положил дубину у порога, они схватили стонущего верзилу за толстые волосатые ноги и потащили вниз по лестнице. Было слышно, как бессильно повисшая голова считает подбородком ступени и лязгает челюстями.
— Можешь встать, — разрешил призрак и, как показалось Михаилу, усмехнулся.
Михаил поднялся и почистил ладонью колени. Его переполняли вопросы и сомнения. Теперь было ясно, что здесь был кто-то из землян. Но что все-таки произошло? Аборигены сорвали контакт и набросились на корабль? И пещерников он представлял совершенно другими. И охранники… Они-то здесь откуда?
— Я вижу, у тебя много вопросов, — произнесли из кресла. — Но для начала…
Капюшон тяжело свалился на плечи. Потом руки исчезли за затылком, и медленно, демонстративно, чтобы это производило впечатление, стали стягивать черную, как у пещерников, кожу с абсолютно лысого черепа. Трещала и рвалась пластическая маска, потом последним рывком ее сдернули с лица, и Михаил увидел человеческое лицо мужчины: бледное, озабоченное, морщины задумчивости на выпуклом лбу и особенно его глаза — тоскливые и печальные.
Мужчина, улыбаясь, подошел к обалдевшему Михаилу, взял его за плечи широкими костистыми руками, уже без черной «кожи», встряхнул и с чувством сказал:
— Ну, здравствуй, друг-землянин.
Михаил слабо пожал протянутую руку.
— Я давно не пользуюсь земным именем, здешние жители назвали меня Гаан. Что ж, я не против. Да очнись же ты наконец!
— Ка… Каким образом?
Михаил уже полгода не видел человеческого лица. Ему казалось, что если он увидит хоть одного человека, то заплачет от счастья, примется радостно пожимать руку, все расспрашивать и не давать возможности ответить. Одиночество старательно жевало его все это время и, казалось, пришла минута как-то разрядиться, вывернуться из цепких лап и поговорить с человеком. Но ничего такого он не испытывал. Какое-то странное оцепенение овладело им, не от неожиданности, нет, просто стало ужасно пусто в душе. Он словно раздвоился: одна половина настойчиво говорила: «Это человек! Ты искал его!», а другая нагло науськивала их друг на друга и злобно хохотала.
— Сейчас все расскажу, все, — радостно говорил Гаан, увлекая за локоть Михаила в глубину зала, где слабо гудела и щелкала автоматика. — Вот только надо закрыться как следует… — Он замкнул выход и затемнил все стекла. Плавно зажглись длинные лампы. — Чтобы не подслушивали, — объяснил он. — Садись. Что тебе налить? Фруктовый сок, «Фламинго»? Очень рекомендую «фламинго», прекрасно успокаивает.
Гаан усадил его в голубое роскошное кресло рядом со столом, подошел к большой широкой будке, набрал на клавиатуре шифр и достал из ниши два длинных хрустальных бокала, наполненных холодной
