спросил:
— А где твой папа?
Малыш вздохнул и указал пальчиком на выход.
— Он с мамой.
Я взял его руку и оглянулся по сторонам в поисках Орнеллы. Она стояла у чистого экрана и разговаривала с Цирконом, который протестующе махал перед собой руками. Мы с Казиком подошли к ним ближе.
— Нет-нет, я не пущу вас на Циплятус, — говорил возмущенно Циркон и горделиво, с чувством собственного достоинства поглядывал вокруг себя. — Вы заставили меня, Орнелла согласиться, а теперь я передумал.
Орнелла хлестнула себя по сапогу стеком и едва слышно сказала:
— Вы — старый выживший из ума — робот. Вы хоть понимаете, что говорите?
— Да, понимаю. — с вызовом ответил Циркон.
— Так какого же черта вы играете здесь комедию!
Циркон дрожащими пальцами поправил на шее галстук и потряс кулачком.
— Я протестую, вы не имеете права, Орнелла так говорить с лицом, представляющим одну из древнейших цивилизаций Вселенной.
Орнелла подняла стек. Циркон икнул и торопливо отступил назад, но глянув на меня, шагнул вперед и раскшгул руки в стороны.
— Бейте, бейте — это так характерно для вас, Орнелла — в этом вся ваша сущность и ваших центавров. Вся ваша история это кровь и разбой.
— Робот, на колени! — властным стреляющим голосом сказала женщина и указала стеком на пол перед собой.
У Циркона задрожали ноги, покорно опустилась голова, он шагнул в указанную Орнеллой точку.
— Ваши побои я покажу циплятусианцам! — взвизгнул он пронзительно.
Глаза Орнеллы потемнели до черноты с красноватым оттенком — ее лицо дышало гневом и было восхитительно прекрасным в эту минуту. Но едва она заметила меня, как ее глаза быстро сменили окраску.
Казик глядел на Орнеллу восхищено и зачарованно, и очень мило повторял: «Робот, на колени».
Циркон одернул пиджак и всхлипнул.
— Я старый робот и порой забываю, что говорю.
Орнелла скользнула в мою сторону холодным взглядом и тоном приказа бросила:
— Пройдите в детскую к Казику. Я вас найду.
И отвернулась.
Казик потянул меня к двери — я медленно пошел за ним, чувствуя как в моей душе стало тяжело от холодного взгляда Орнеллы. Мы вошли в кабину.
— Это лифт, — сказал Казик и нажал кнопку на стене.
Лифт мягко скользнул вниз и вскоре я перестал ощущать вес тела и оказался на потолке кабины. Рядом пристроился на стульчике Казик и с лукавой улыбкой на лице, спросил:
— Ну как — нравится?
Я, в полной растерянности лежа на потолке, показал большой палец.
— Хорошо.
Через минуту лифт остановился — мы вышли из него и я увидел комнату с грудами игрушек. Казик задумчиво посмотрел на меня снизу вверх и указал на игрушки чудесным пальчиком.
— Возьми в руки.
Я наклонился, но игрушка отлетела в сторону, я потянулся к другой, но и та скакнула в сторону. Казик вздохнул и положил ручки на живот, как это любил делать его папа в минуту размышлений.
— За ними побегать надо.
Он потоптался на месте, напрягся телом и стремительно с криком метнулся щучкой на груду игрушек — игрушки брызнули из под него, однако мальчик уже радостно колотил ногой по полу и показывал мне схваченный трофей. Я тоже щучкой кинулся на груду, но так больно ударился, что не сразу поднялся на ноги, а Казик уже тянул меня дальше.
Мы проскочили несколько комнат и остановились в зале, где стояли пестрые самолетики длиной метра в три-четыре. У Казика заблестели глаза.
— Это банджо.
— Банджо? — удивленно спросил я, вспомнив один землянский музыкальный инструмент.
— Конечно банджо — на нем я летаю по небу, но… — мальчик грустно посмотрел на дверь — …не всегда.
— Пап не пускает?
— Папа здесь ни при чем — Станция не пускает.
— Почему?
Казик вздохнул.
— Она ставит сложные барьеры и если крылом заденешь, то сразу назад.
Он сдвинул на банджо прозрачный фонарь и пригласил меня в кабину.
Мы сели в кресла и пристегнулись ремнями. Я удивленно покачал головой.
— Ну и ну — как в настоящем самолете.
— А это и есть настоящий боевой самолет — он только раскрашен так.
— Кто же на нем летал?
— Орнелла.
— А когда она летала?
— 150 миллиардов лет назад.
— Тогда была война?
Мальчик замялся.
— Да, была война…
— А кем была Орнелла на той войне?
Казик радостно воскликнул:
— Главнокомандующим!
— Она победила?
— Да, но ее убили в конце войны выстрелом в затылок.
Тут мальчик насторожился и рассеянно посмотрел куда-то в сторону.
— Что с тобой? — спросил я его.
— Станция говорит: молчи, Казик, нехорошо тайны выдавать землянину.
Казик огорченно вздохнул и потрогал пунцовые щеки ладошками. Я спросил:
— Она выговаривает тебе?
— Да, немножко, на я ее не слушаю.
— Ты когда-нибудь видел Станцию?
— Нет — ее никто не видел.
Мне стало очень любопытно и я по приятельски обнял малыша за плечи и тихо спросил:
— А мои мысли она видит?
— Конечно.
— Она докладывает кому-нибудь?
— Нет.
— А если я задумал погубить Центавр?
— Все равно.
И тут в моей голове появился результат одной биохимической реакции и я едва не вскрикнул от удивления:
— Значит: Станция знала, что магматики готовят удар по ней?
— Знала.
— И не защитила себя?
