Вот и новая забота: надо все это где-то отпечатать и нести в редакцию. Какую? Куда? Да и надо ли?
И все же он отпечатал свою работу, в тридесятый раз ее перечитал, подправил местами, подработал, с четверть листов перепечатал и, наконец, придумал название. Оно ему долго не давалось. Во всех вариантах обыгрывались сиреневые глаза, но ничего путного не выходило. Он понял, что дело именно в них, и название подсказали финальные строчки. Затем в самый последний раз все перечитал и отнес в редакцию своего любимого толстого журнала, на который подписывался уже несколько лет подряд.
Заместитель главного редактора без каких-либо эмоций взял рукопись, записал адрес и телефон и сказал, что ему позвонят, что материала сейчас много и скоро звонка ожидать не следует. На том и расстались. Прошло недели четыре. Дмитрий Иванович все реже вспоминал про рукопись. Беспокойства он не испытывал. Вроде так и надо, он свое дело сделал, а теперь — будь, что будет. И вдруг вечером звонок. Очень вежливо зам спросил, удобно ли Дмитрию Ивановичу прийти завтра в редакцию часам к десяти, чтобы решить со сроками и оплатой. Дмитрий Иванович сказал, что, конечно, удобно, что обязательно придет. Это было так неожиданно, что он вдруг разволновался, даже «остограммился» на ночь глядя, чего раньше никогда не делал. Но сон не шел. Проворочавшись в полудреме с бока на бок почти всю ночь, утром он поехал в редакцию с больной головой.
Старинный свежевыкрашенный дом в самом центре Москвы с улицы выглядел нарядно и приветливо, но двор его был замусорен до изумления. Дом обживался всякого рода конторами и кооперативами, о чем говорило обилие свеженьких табличек и вывесок на его стенах, и весь строительный мусор новоселы вывалили в небольшой дворик, а убирать явно не торопились.
Лестница с истертыми, покатыми ступенями и перилами, давно утратившими деревянные поручни, едва освещались тусклой лампочкой под очень высоким бурым потолком.
Дмитрий Иванович нашел нужную дверь и шагнул внутрь помещения. Оно приятным образом отличалось от лестничной клетки: потолок ослепительной белизны, чистые стены, отделанные панелями под дерево, прекрасное освещение. Шустрая улыбчивая девушка в варёнке, узнав кто он и что ему надо, скрылась за высокой дверью и тут же выпорхнула обратно.
— Входите, Дмитрий Иванович, пожалуйста.
Из-за стола, заваленного бумагами, навстречу поднялся тот же зам, но лицо его уже не выражало нечеловеческую усталость, как прежде, оно было приветливым и улыбалось.
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович, рад Вас видеть. Садитесь вот сюда. Извините, я на минуту.
Он скользнул в соседнюю комнату, где кроме горы перевязанных шпагатом бумажных кип и телефона на подоконнике ничего не было. Быстро-быстро набрал номер.
— Алло! Алло! Арнольд Михеич? Это я, Кравчуковский. Я Вас жду, он у меня сидит… Да тот самый… фантаст про психоплазму. — В трубке что-то заурчало и пошли гудки. Зам посмотрел на трубку, потом в окно на мусор и вернулся к себе.
— Сейчас придет очень большой специалист и мы все обсудим, — сказал он, садясь за стол. — Я тоже прочел Вашу работу. Два раза прочел. И должен сказать, что это крайне интересно! Волнует. Захватывает. Дает такую пищу… Хотя, конечно, что-то придется подправить, но совсем немного, чуть-чуть, знаете ли, мелочь разная.
Дмитрий Иванович молчал. Зам ему не понравился еще тогда, при первом знакомстве. Темные глазки неопределенного цвета бегали, как бы не находя нигде опоры, и, когда Дмитрий Иванович пытался заглянуть в них, они тотчас соскальзывали в сторону. Зам еще что-то говорил, предлагал чай, но Дмитрий Иванович его почти не слышал. Он ждал того, второго. Было ясно, что он все и решит. Минут через пятнадцать открылась без стука дверь и вошел грузный человек с окладистой черной бородой и густыми с редкой проседью черными волосами. На коротком крепком носу надежно держались большие роговые очки с толстыми стеклами.
— Здравствуйте, — широко улыбаясь прожурчал бородач и сел прямо против Дмитрия Ивановича, положив на стол волосатые руки с пухлыми короткими пальцами. На левой руке красовался золотой перстень с огромным красным камнем. В камне вспыхивали и гасли огни, как угли в остывающем костре. Глаза невольно тянулись к этому маленькому чуду.
— Знакомьтесь — Арнольд Михеевич, — засуетился зам, — Дмитрий Иванович Несов — автор той самой вещи…
— Очень приятно, — еще шире заулыбался бородач. — Ваша работа действительно очень интересна…, — он смотрел прямо в глаза, — поражает какая-то достоверность, реальность всего происходящего. Мы это обязательно напечатаем. Ведь это Ваша первая работа? Представляю, как обрадуются Ваши родственники — жена, дети. Они, наверное так ждут этого?
— Да нет, — как-то вяло начал Дмитрий Иванович, — Дети взрослые и живут своими семьями и своими заботами. А жене я тоже пока ничего не говорил. Знаете… Раньше времени. Вот уж если получится, тогда…
— Да, да. Я Вас так понимаю, — оживился бородач, — это будет замечательный сюрприз. Я Вас очень, очень понимаю. Конечно, женщины, они все не так воспринимают как мы — мужчины. Ментальность женщины аксиоматична — они… Бородач говорил… говорил… — Возьмите даже Софью Ковалевскую… левскую… евскую…
Дмитрием Ивановичем постепенно овладевала тягучая обездвиженность в теле и мыслях. Софью Ковалевскую он «взять» уже не мог. Огни в красном камне из искр превратились в туманные шары — розовые, пурпурные, темно-сиреневые, они поднимались вверх и плавали по комнате. Все потеряло форму и исчезло.
— Готов, — сказал бородач. Он встал, подошел к окну, выходившему во двор и сделал знак рукой. Очень быстро дверь отворилась и вошли двое в белых халатах с носилками. Бородач запер дверь на ключ. — Быстро!
Двое в белом молча свалили со стола зама все бумаги на стулья и положили Дмитрия Ивановича ничком на стол, предварительно спустив с него брюки. Бородач раскрыл кейс с баночками и коробочками, взял шприц и сделал ему укол. Затем, глядя на часы, выждал и сделал укол другим шприцем. Снова немного выждал и махнул рукой.
— Давай!
Двое в белом легко переложили тело на носилки, накрыли пальто и, все также молча, исчезли. За ними устремится бородач.
— А как же теперь рукопись? — закричал вдруг зам незнакомым визгливым голосом.
Бородач, стоя у открытой двери, посмотрел на него «как солдат на вошь», отчего зам съежился и опустился на стул с бумагами. Бородач помедлил немного, но, так ничего и не сказав, захлопнул за собой дверь.
Скорая быстро катила сначала по центру города, потом по рабочей окраине и, наконец, слева по борту замелькали голые деревья лесопарка. Поворот налево, мимо бело-серых корпусов больницы, еще поворот налево, и скорая оказалась у морга. Когда мотор заглох и распахнулись двери автомобиля, его заполнила удивительно глубокая тишина и чистый воздух ранней весны.
К скорой заспешил мужичок, похожий на врубелевского Пана, только помоложе и с другим цветом лица, выдававшим «одну, но пламенную страсть». Он закрутился около бородача, по-собачьи заглядывая ему в глаза, но бородач не обращал на него внимания. Двое в белом быстро подхватили носилки и понесли их в морг. Впереди них уже трусил Пан. Он проворно открыл двери и, аккуратно закрыв их за вошедшими, снова подтрусил к бородачу.
— Я грю, третий — комплект значить. Должон прилететь… А?
Бородач вынул из кейса самодельную флягу из нержавейки граммов на семьсот и протянул ее Пану.
— Не разбавленный? — прошептал Пан, высоко подняв лохматые брови. Бородач молча отвернулся. Пан проворно отвинтил пробку и сделал несколько громких булькающих глотков. Крякнул. Затих на мгновение и блаженной улыбнулся, — не разбавленный.
Вернулись двое в белом, и скорая укатила.
Пан стоял у дороги с флягой и глядел им вслед.
