каких бы то ни было иллюзий и чудом выживших представителей некогда победоносных дивизий. Упомянутое подразделение не имело даже названия, ему присвоили всего лишь безликий номер, а вооружение выглядело более чем странно, принимая во внимание, что нас собирались отправить против мощной танковой армии генерала Паттона, устремившейся в рейх из Франции. Маршируя пешим порядком, бросая опасливые взгляды вверх, нет ли в воздухе американских «тандерболтов» (истребителей- бомбардировщиков), таща на горбу жалкое вооружение, мы, покинув Шветцинген и перейдя Рейн, направлялись в один из древних городков рейха — в Шпейер. Наше подразделение последним прошло мост через Рейн. Саперы пояснили, что дождаться нас не могли, поскольку у них на руках был строжайший приказ поднять мост на воздух, едва мы минуем его. Мне до сих пор любопытно знать, как наше верховное главнокомандование могло отдавать подобные приказы и вдобавок требовать от нас — защитников рейха — высоких морально-боевых качеств? Когда мы спросили нашего командира о характере наших оперативных задач, он ответил: «Они не изменились — защищать рейх». А когда мы напомнили ему, что, дескать, рейх — на том берегу и что приближающиеся танки Паттона означают для нас быть отданными на заклание, он предложил нам, естественно, сам подобной перспективой не восторгаясь, чтобы мы держали язык за зубами — а то недолго и в пораженцы угодить.
Мне была выдана винтовка образца 1917 года, с поломанным прицелом и, кроме того, «
Одним серым ранним утром мы, уныло следуя привычке, блея походно-строевые песни, проходили мимо знаменитого собора в Шпейере, возвышавшегося перед нами будто призрак минувшей эпохи. Перед нами стояла задача — окопаться на подступах к городу с севера. Крестьянин, владелец земли, которую нам предстояло изрыть окопами, поинтересовался, что это мы затеваем на его земле, которую он только что подготовил к посевной. Поскольку мы не могли дать ему вразумительного ответа, он направился к нашему командиру, венцу по происхождению. Тот меланхолично пожал плечами и на своем очаровательном наречии принялся втолковывать что-то там о приказах сверху, о защите фатерланда. На лицах обоих было написано, что они обо всем этом думали.
Американцы были километрах в десяти, не больше, но нам пока что не выпадало возможности лицезреть их наземные силы. Кое-кто из местных уже перемахивал через символическую линию фронта и обратно, принося вполне утешительные слухи о том, что эти янки, оказывается, вовсе не бесчинствуют, а ведут себя вполне корректно с мирным населением. Новости эти и вправду пролили бальзам на сердце, поскольку немецкая пропаганда без устали твердила о том, что американцы якобы оскопляют всех молодых немцев на оккупированных территориях.
Вшестером мы отправились в другой городок, в Шифферштадт, оборудовать позиции раннего предупреждения и обороны в пяти километрах к северу от Шпейера. На запад простиралась ничейная земля, а за ней был неприятель и море танков. Шифферштадт был типичным маленьким среднерейнским городком и довольно разбросанным. Нас приняла на постой семья Нагелей. Нагели были радушными и отзывчивыми людьми, но все-таки наверняка присутствие в их доме солдат тяготило их — как-никак враг стоял почти у дверей их дома. Мы оккупировали полуподвальное помещение. Там стоял стол и несколько стульев, были расстелены и матрацы, так что жаловаться на неудобства не приходилось, тем более имелся и умывальник, да фрау Нагель регулярно готовила для нас поесть и, надо сказать, кулинаркой она была замечательной. В наши обязанности входило патрулировать городок, предупредить о появлении врага и вообще информировать вышестоящий штаб об обстановке. Дважды в день появлялся мотоциклист-связной из Шпейера, доставлявший нам почту, провиант и все необходимое, и увозил от нас отчет, составлять и писать который выпало мне. Кроме того, связной привозил с собой еще и самые разнообразные слухи, большей частью так и не сбывавшиеся.
Несколько дней спустя унтер-офицера и командира нашей крохотной группы срочно вызвали в Шпейер, а я остался за него. Но так как все остальные четверо были моими друзьями и командовать было, по сути, некем, наша прежняя безмятежная жизнь продолжалась. Неподалеку от места нашего постоя проходила железнодорожная насыпь, откуда мы могли обозревать местность в бинокль. Наблюдать было нечего, все выглядело мирным и спокойным — крестьяне трудились на полях, выводили коров на пастбища, отводили их домой — ровным счетом ничего не происходило. В небе вовсю кружили «тандерболты», но вот их войска так и не показывались. Будь на их месте русские, те уж давно позаботились бы о том, чтобы мы не расслаблялись, сидя без дела. Очень трудным для меня оказалась резкая смена обстановки — ну, только представьте себе, еще относительно недавно ты в России, а потом вдруг дома, в Германии.
В Шифферштадт пожаловал и наш гауптман-венец поглядеть, чем здесь занимаемся. Он напомнил нам, что для нас большая честь быть защитниками страны, подарившей миру таких великих мастеров, как Бетховен, Брамс, Бах, Лист, Моцарт. Вероятно, тут сыграла свою роль любовь австрийца к музыке. Мы, правда, не рискнули поразмышлять вслух, как бы вышеперечисленные музыкальные гении отнеслись бы к войне, в которую вы по собственной воле ввязались. Я спросил у него, как нам быть в случае наступления янки. Ответ гауптмана был краток и лаконичен:
— Сражаться, защищать Шифферштадт, именно для этого вас сюда послали!
Я все же рискнул напомнить ему, что в нашем распоряжении-де всего-то пять винтовок, четыре фаустпатрона и только, он ответил, что, дескать, я, Генри Метельман, как солдат, побывавший в России, сумею найти выход из любой ситуации. И с серьезным лицом добавил:
— Отступлению в Шпейер не бывать!
— Так точно, герр гауптман, отступлению в Шпейер не бывать! — отчеканил я в ответ.
Обходя городок, мы как-то наткнулись на брошенный армейский мотоцикл «БМВ». Машину спрятали в сарае, кое-как закидав ее сеном. Общими усилиями мы сумели кое-как наладить мотоцикл и теперь с треском и грохотом могли осуществлять мотопатрулирование улиц Шифферштадта, что было и удобнее, и веселее.
Примерно 10 марта наш связной привез долгожданный «секретный код оповещения», означавший, что армия Паттона снялась с места и двигается прямо на нас. Что уж было секретного, мы так и не уразумели, так что оповещали всех, кто хотел знать обстановку. Отныне надлежало осуществлять патрулирование Шифферштадта при полной выкладке и с оружием. Однажды меня в таком виде остановила группа женщин, желавших знать, как мы поступим, когда в город явятся янки. Мне напомнили, что до сих пор в городке разрушений не было, и куда лучше будет, если их не будет. Они умоляли меня не делать глупостей и не затевать с американцами уличных боев, потому что это кончится никому не нужными жертвами и разрушениями. В душе я с ними был полностью согласен, но попытался объяснить им, что, мол, я германский солдат и должен поступать в соответствии с воинским долгом и полученным приказом. Толпа собравшихся женщин росла, всем хотелось со мной поговорить, и я поставил фаустпатрон у входа в расположенную тут же аптеку. Люди были раздражены и напуганы, наседали на меня с вопросами, а я был один. Некоторые из этих женщин вели себя бесцеремонно, даже грубо, хохотали надо мной, хотя, честно говоря, я не понимал, что они нашли во мне смешного. Все, сказал я себе, точка. И собрался уезжать. Но когда я собрался забрать фаустпатрон, выяснилось, что он исчез. Так вот над чем они смеялись до упаду! У меня из-под носа увели оружие! Кто-то из них отвлек мое внимание, и дело с концом. Я проклинал себя, как я только мог забыть первейший долг солдата — не бросать оружие где и как попало. Сначала я попытался урезонить их:
— Верните мне фаустпатрон, прошу вас. Потому что, если не вернете, мне не поздоровится!
Но женщины пропускали мои мольбы и доводы мимо ушей, похоже, они вообще не принимали всерьез происходящее, похихикали и стали расходиться, оставив меня у этой злосчастной аптеки. Вернувшись в наш полуподвал, я был не в себе — я-то прекрасно понимал, что утрата боевого оружия могла означать лишь одно — военно-полевой суд и расстрел. Поэтому я с большим облегчением внял совету своих товарищей ни о чем не докладывать начальству.
Потом наступило 17 марта 1945 года. Из Шпейера ни свет ни заря прикатил связной с
