Степаном Георгиевичем Шаумяном.
Фиолетов увидел его на общебакинской конференции, которая проходила на заводе Хатисова в Черном городе. Стояла отвратительная погода: шел снег, дул норд. Окна в цехе, где собралось более ста активистов, были выбиты, но Шаумян выступал в одном костюме, одетый с подчеркнутой тщательностью. Он говорил негромко, без лишних жестов, и Фиолетова поразила железная логика его речи и тонкий, однако ж ядовитый сарказм, которым он разил меньшевиков. Его красивая, обрамленная волнистыми волосами голова была гордо запрокинута, а выражение лица менялось с удивительной быстротой.
Потом они много раз встречались в Бакинском комитете, на промыслах, в народных домах, которыми заведовал Шаумян, на собраниях и митингах, где с особой силой проявился его ораторский талант.
Собрание актива решили провести в помещении статистического отдела городской управы. Об этом договорился Стопани, он был знаком с начальником отдела, и тот разрешил собраться после четырех часов, когда разойдутся служащие.
До четырех времени оставалось мало, и Фиолетов торопился, шел быстро и не заметил, как ему пересек дорогу Абдула.
— Ванечка! Стой!.. Туда нельзя! — крикнул он шепотом.
— Что случилось?
— Полиция… Солдаты… Я через окошко удрал.
— Ольга там? — У Фиолетова еще теплилась надежда, что она опоздала.
— Там, Ванечка… И еще много, всех я не знаю.
Фиолетов снял очки и стал машинально протирать стекла.
Неожиданно мелькнула смелая до абсурда мысль, и он бросился вперед, но Абдула схватил его за руку:
— Не надо, Ванечка, там их шибко много.
— Ничего. Попробуем отвлечь на себя охрану. Или ты боишься?
Но выполнить задуманное не удалось. Сзади тихонько подкрались двое полицейских и привычно вывернули им руки.
Из здания статистического отдела вывели арестованных, и Фиолетов увидел Ольгу. Она вздрогнула, но тут же взяла себя в руки и ободряюще улыбнулась ему.
Арестованных окружили солдаты, державшие винтовки наготове, конные казаки, впереди стоял жандармский офицер и командир роты. Процессия двинулась.
— Хотел бы я знать, куда нас поведут? — пробормотал Фиолетов.
Вопрос не был праздным. В 1905 году специально дли политических заключенных в Баку прибавилась еще одна тюрьма. Ее построил на свои деньги и подарил город гаджи Зейнал Тагиев.
Повели в Баилов. Политические занимали небольшое двухэтажное здание с больничкой наверху. Высокий забор отгораживал его от пятиэтажного уголовного корпуса. Женское отделение находилось на заднем дворе.
Еще не так давно про баиловскую тюрьму ходила народе поговорка: «Отсюда не выходят, а выносят», после того, как в январе 1905 года политические заключенные устроили здесь форменный бунт в знак протест против расстрела петербургских рабочих, в тюрьме сменили начальство и тюремный режим был на время смягчен.
— Ну вот и пополнение пришло, милости просим, господа, — приветствовал начальник тюрьмы «новоселов». — Рад вас видеть.
— Не можем ответить тем же, — выразил общее мнение кто-то из арестованных.
Начальник тюрьмы не обиделся.
— Вам не будет скучно, господа. Тут вашего брата…
И верно. Не успели они войти в корпус, в длинный коридор с камерами по обеим сторонам, как из разных концов послышались веселые приветственные крики:
— Кого я вижу!.. Сколько лет, сколько зим!..
Привели еще двоих — Семена Жгенти и сторожа при библиотеке, где работала Лидия Николаевна.
— С вашей начальницей ничего не случилось? — спросил у него Фиолетов. Он подумал, что Лидия Николаевна, возможно, уже сидит в женском корпусе вместе с Ольгой.
— Пока на воле…
Через некоторое время привели Алешу Джапаридзе.
Двери всех камер были открыты, тюремные надзиратели сидели в коридоре, пили чай из блюдечек, и заключенные чувствовали себя свободно, насколько можно себя чувствовать свободными в таком заведении.
Из открытого окна корпуса, стоявшего в глубине двора, доносилась песня.
Тюрьма переполнена. Царское правительство согнало сюда «политиков» всех направлений — большевиков, меньшевиков, эсеров, анархистов, дашнаков, членов азербайджанской буржуазной партии «Мусават». Пожалуй, кроме тюрьмы, не было другого места, где бы могла собраться такая разношерстная компания.
— По-моему, можно открывать партийное собрание, — живо сказал Джапаридзе. Даже в тюрьме он не терял оптимизма…
А споры между большевиками и меньшевиками возникали стихийно и по любому поводу. Особенно горячились кавказцы. Фиолетов чуть было не расхохотался, прислушавшись к страстной полемике между двумя грузинами.
— Ты знаешь, кто это такой — большевик? — спрашивал кавказец-большевик.
Меньшевик ответил вопросом:
— А ты знаешь, генацвале, кто такой чиновник особых поручений?
— Знаю…
— Так вот это все равно что большевик!
— Ах, так!
Неизвестно, чем бы закончился спор, если бы между спорщиками не возникла трехаршинная, тощая фигура «внефракционника» Ванадзе. По профессии он был юрист, ладил со всеми, в том числе и с уголовниками, которым писал прошения, чем и завоевал среди них особую популярность. Ванадзе грозила длительная высылка, и он лелеял мысль о побеге.
— Ты не знаешь, кто из ваших скоро уйдет отсюда? — спросил он у Фиолетова.
— Понятия не имею… Разве что Абдула. — Он показал на Байрамова.
Как выяснилось после первого же допроса, Абдуле не предъявили никаких обвинений, а лишь требовали назвать «сообщников». Следователь уверял, что ему «все известно», что «чистосердечное раскаяние» поможет облегчить дальнейшую участь подсудимого. Джапаридзе, который уже не раз бывал в подобных переделках, высказал предположение, что Абдулу должны скоро освободить.
— Хвиалетов! На допрос пожалуйте! — выкрикнул надзиратель. — Беда мне с ентими политиками, никого на отведенном месте не застанешь, — пробормотал он.
Штаб-ротмистр Маслов из жандармского управления был поначалу приторно любезен.
— Садитесь, пожалуйста, господин Фиолетов… Курите? Нет? О, это очень хорошо. Курение ведь вредно, я знаю, а вот никак не могу бросить… Но приступим к делу. Итак, господин Фиолетов, вы уже имели удовольствие познакомиться с учреждением, в котором я имею честь служить. Это было в городе Грозном,
