наиболее враждебные друг другу и убийственные, как бы с целью доказать, что природа не знает диссонансов и что все живущее создает свою собственную гармонию.
Длинный дом, выкрашенный в розовую масляную краску, сверкающий, как раковина, всеми своими двадцатью закругленными окнами с чистыми стеклами за кисейными занавесками, глядел, как цветы просыпались с зарей, стряхивали с себя быстрые алмазы росы и как они вечером закрывались среди синих сумерек, падающих с высоты звезд. Видно было, что дом мудро наслаждался ежедневной нежной феерией, солидно покоясь среди двух светлых каналов, терявшихся вдали среди бесконечного луга, населенного недвижными коровами, в то время на краю дороги величавая мельница, наклонившись, подобно проповеднику, посылала своими отеческими крыльями радушные приветственные знаки деревенским прохожим.
Есть ли на нашей земле более отрадное украшение для часов досуга, чем уход за цветами? Прекрасно было видеть вокруг жилища моего мирного друга объединенную для наслаждения глаз всю эту великолепную толпу цветов, которые создает свет, чтобы извлечь из них чудесные краски, мед и благоухание. Мой друг находил в них превращенными в видимое наслаждение и собранными у порога его дома все разбросанные мимолетные и почти неуловимые прелести лета, все сладострастие воздуха, благоволение ночей, растроганность лучей, радость часов, тайны утренней зари, шепот и думы лазурного пространства. Он не только наслаждался их ярким присутствием, он также надеялся, быть может, ошибочно, — так глубока и смутна эта тайна, — он также надеялся, изучая цветы, уловить благодаря им какой-то закон, какую-то скрытую идею природы, какую-то тайную мысль вселенной, которая, быть может, выдает себя лишь в пламенные мгновения, когда она старается нравиться другим существам, соблазнить другие жизни и создать красоту.
Старые цветы — сказал я. Я был не прав. Когда изучаешь их историю и разыскиваешь их происхождение, то с удивлением узнаешь, что большинство из них, даже самые простые и распространенные, — существа новые, вольноотпущенные, изгнанницы, выскочки, гостьи, иностранки. Любой учебник по ботанике откроет вам их происхождение. Тюльпан, например (вспомните, например, «Отшельника», 'Агату' и 'Золотое Знамя' Лабрюйера), пришел к нам из Константинополя в XVII веке. Куриная слепота, лунник, мальтийский крест, бальзамин, фуксия, индийская роза или бархатная гвоздика, садовый нарцисс или божья гвоздика, двуцветный аконит, петуший гребешок, штокроза, пирамидальный колокольчик — пришли к нам около того же времени из Индии, Мексики, Персии, Сирии и Италии. Анютины глазки впервые появились у нас в 1613 году, золотая корзина — в 1710-м, красный лен- в 1819-м, пурпурная скабиоза- в 1629-м, лозовидная камнеломка- в 1711- м, длиннолистная вероника — в 1731-м, яркий флокс несколько старше их. Китайская гвоздика вступает в наши сады около 1713 года. Яркая гвоздика родилась на днях. Цветший портулак появляется лишь в 1828 году, а красный шалфей — в 1822-м. Голубой посконник, столь повсеместный и популярный, насчитывает всего два столетия жизни, иммортель-сухоцвет — еще менее того. Циннии — сто лет от роду. Испанским бобам, родом из Южной Америки, и душистому горошку, эмигрировавшему из Сицилии, около двухсот лет от роду. Древовидная ромашка — растущая в самых захолустных деревнях — культивируется только с 1699 года. Красивая голубая лобелия, окаймляющая наши цветники, подарена нам Капландией[27] в эпоху революции. Китайская астра значится под 1731 годом. Годичный флокс, или флокс Друмонда, столь вульгарный, прислан к нам из Техаса в 1835 году. Лаватера с крупными цветами, по виду столь несомненная уроженка наших мест, столь наивно-деревенская, цветет в наших северных садах лишь в течение двухсот пятидесяти лет, а петуния — не больше как в течение двадцати пятилетий. Резеде, гелиотропу — кто бы мог поверить — не насчитывается и двухсот лет, георгина родилась в 1802 году, а шпажник (Gladiolus Glandavensis) и глоксинии лишь вчерашнего происхождения.
Какие же цветы росли в садах наших отцов? Очень немногие, вероятно, самые маленькие и скромные, которые с трудом можно было отличить от цветов, растущих по дорогам, на лугах, на опушках лесов. Заметили ли вы бедность и однообразие, — впрочем, весьма искусно замаскированные, — цветочных украшений на самых красивых миниатюрах наших старинных рукописей? Равным образом картины наших музеев до самого конца Возрождения для украшения самых роскошных дворцов, самых дивных эдемов имеют в своем распоряжении лишь пять или шесть разновидностей цветов, которые они постоянно повторяют. До XVI века сады почти пустынны, а позже даже Версаль, великолепный Версаль, не мог бы показать нам того, что теперь показывает самая бедная деревушка. Одни только фиалки, бельцы, ландыш, ноготки, мак, садовый мак, брат мака-самосейки, некоторые виды шафрана, ириса и безвременника, наперстянка, валериана, левкой, мальва, васильки, Дикая гвоздика, незабудка, роза, еще почти в состоянии Шиповника, и высокая серебряная лилия — все эти самобытные украшения наших лесов и полей, воображение которых напугано снегом и северным ветром, одни только эти цветы улыбались нашим предкам. Они, впрочем, сами не сознавали своей нищеты. Человек еще не научился глядеть вокруг себя и наслаждаться жизнью природы. Потом наступило Возрождение, эпоха великих путешествий, открытий и побед солнца. Все цветы мира, все плоды счастливых усилий проявления глубокой внутренней красоты, все радостные мысли и устремления воли нашей планеты достигли до нас принесенные лучами света, которых люди ждали от небес и которые на самом деле исходили из нашей собственной земли. Человек решается выйти из монастыря, из склепа, из кирпичного или каменного города, из укрепленного замка, где он до тех пор прозябал. Он спускается в сад, который населяется пчелами, пурпуром и ароматами. Он раскрывает глаза, изумленный, как ребенок, вырвавшийся из ночных сновидений, и его пробуждение приветствуют лес, равнины, море, горы и, наконец, птицы и цветы, которые от имени всех говорят на языке более человечном, ему уже понятном.
Теперь больше нет цветов неведомых. Мы отыскали почти все формы, которыми природа одаряет великий сон любви и жажду красоты, волнующую ее грудь. Мы живем почти, так сказать, среди самых нежных ее откровений, среди самых трогательных ее открытий. Мы принимаем неожиданное участие в самых таинственных празднествах невидимой силы, воодушевившей также и нас. На первый взгляд кажется маловажным то, что наши корзины обогатились несколькими цветами. Они украшают лишь бессильною улыбкою дороги, ведущие к смерти. Тем не менее верно то, что все это — улыбки новые, которых не знали наши предшественники, и это вновь открытое счастье щедро рассыпано повсюду до дверей самых бедных жилищ. Добрые, простые цветы так же чувствуют себя счастливыми и так же сверкают в тесном садике бедняка, как на пышных лужайках замка, и окружают хижины высшей красотою земли, ибо земля до сих пор не произвела ничего более прекрасного, чем цветок. Цветы продолжают завоевывать землю. Они уже предвещают равенство оздоровляющих радостей, в предвидении тех дней, когда у всех людей наконец будут равные продолжительные досуги. Да, быть может, это маловажно, но все кажется маловажным, если рассматривать отдельно каждую из наших маленьких побед. Маловажным, видимому, кажется обогащение нашей головы новой мыслью или нашего сердца новым чувством, и, однако, это лишь ведет нас медленно к ожидаемой цели.
Как бы то ни было, мы стоим перед новым реальным фактом, заключающимся в том, что мы живем в мире, где цветы стали прекраснее и многочисленнее, чем в прежние времена, и, быть может, мы вправе прибавить, что и мысли людей стали более справедливыми и жадными к истине. Малейшая обретенная радость и малейшая побежденная печаль должны быть отмечены в книге человечества. Не надо пренебрегать ни одним из доказательств, подтверждающих, что мы наконец овладеваем безымянными силами, что мы наконец начинаем распоряжаться некоторыми законами, управляющими судьбой живых существ, что мы акклиматизируемся на нашей планете, что мы украшаем наши жилища и мало-помалу увеличиваем поверхность счастья и красоты жизни.
ОБ ИСКРЕННОСТИ
Длительное и полное счастье в любви возможно лишь в прозрачной атмосфере совершенной искренности. Раньше достижения такой искренности любовь остается лишь испытанием. Живешь в ожидании, и поцелуи и слова имеют лишь временный характер. Но эта искренность возможна только между людьми высокого и испытанного сознания. Недостаточно даже одного сознания. Необходимо, чтобы искренность стала естественной и необходимой, чтобы оба сознания были почти одинаковы, одного объема,
