сыновей.
А обиделась Вика на Надьку вот за что. Тогда, в начале девяностых, когда в Москве были абсолютно стерильные прилавки, Вике до мурашек захотелось плетеный золотой браслетик и цепочку – их она увидела у одной своей знакомой, которая привезла все это как раз из Израиля. Стоило все это великолепие сто пятьдесят долларов. Вика подробно описала Надьке изделие и даже пыталась его нарисовать, получилось, правда, плоховато. И отправила Надьке сто пятьдесят долларов – огромные по тем временам деньги. В ответ Надька прислала одну цепочку – тоненькую, хлипкую, совсем непохожую на Викину светлую мечту. От разочарования Вика расплакалась и набрала Надькин номер. Надька долго заверяла Вику, что цепочка шикарная и что стоит она гораздо дороже. И что выторговала она ее за эти смешные деньги с большим трудом и исключительно по блату – хозяин ювелирной лавки двоюродный брат ее мужа. И еще она убеждала Вику, что той сказочно повезло.
– Врешь ты все! – выкрикнула Вика. – Просто ты стала такой же, как они!
– Кто – «они»? – тихо и медленно спросила Надька.
Вика уточнять не стала, но добавила, что Надька не подруга, а аферистка. Надька ответила, что Вика – завистливая сволочь и антисемитка и что знать она ее больше не желает. В общем, разругались они тогда смертельно и на всю жизнь.
Потом, как водится, для себя Вика пыталась Надьку оправдать: а вдруг она тут ни при чем и аферист, скорее всего, тот самый двоюродный брат? С антисемиткой она еще как-то смирилась, хотя это была явная неправда, но, когда вспоминала про «завистливую сволочь», обида снова туго сдавливала горло. А теперь, в свете событий, все это казалось бредом и чепухой, и ближе Надьки за все эти годы подружки у Вики не было.
Вика сварила трехлитровую кастрюлю борща – Ксюня борщ обожала и могла его есть три раза в день: утром, запивая кофе, днем – компотом, а вечером – чаем. Потом она постирала занавески и стала готовить для Ксюни речь о ее дальнейшем будущем и необходимости высшего образования. Вечером появилась Ксюня – в джинсах на два размера меньше чем нужно, с голым животом и в ботинках-тракторах. При виде Ксюни, такой худющей и беззащитной, у Вики сжалось сердце и в горле застрял предательский ком. Ксюня ничего этого не заметила, смолотила две тарелки борща и собралась отправиться спать. Но Вика ее притормозила и начала свою пламенную речь. Ксюня слушала невнимательно, откровенно зевала и накручивала на указательный палец колечки волос. Когда Вика замолчала и глубоко вздохнула, Ксюня вежливо осведомилась:
– Это все? – И добавила: – Зря ты, мам, столько энергии потратила.
– В каком это смысле – «зря»? – испугалась Вика.
Ксюня беспечно добавила:
– Институт я вообще-то уже практически бросила, и еще, кстати, я выхожу замуж.
Вика опустилась в кресло, и комната поплыла перед глазами. А Ксюня еще что-то вещала про какие-то три месяца.
– Три месяца до чего? – не поняла Вика.
– Не до чего, а чего, – объяснила Ксюня. – Срок у меня три месяца.
– Какой срок? – тупо спросила Вика.
– Тот самый, – ответила Ксюня. И еще добавила: – Да ты, мам, не волнуйся, у нас любовь, и жениха зовут Иржи, он чех, и этого ребенка мы очень даже вместе хотим, и жениться Иржи не отказывается. А жить, скорее всего, уедем в Прагу. Здорово, да, мам? – радовалась она. – Прага такая классная: Влтава, Карлов мост, Пражский град, Староместская площадь, куранты Микулаша из Кадани, кнедлики, ну, чего еще там?
– Кнедлики, – эхом отозвалась Вика и замерла, уставившись в одну точку.
– А с Иржи я тебя познакомлю завтра, хочешь?
Вика, как болванчик, кивнула. Ксюня посоветовала матери не расстраиваться, клюнула ее в щеку и ушла спать.
К часу ночи Вика стала приходить в себя. Ну, в общем, складывается все совсем неплохо. А даже если задуматься, то очень хорошо. Ксюня не останется одна – у нее теперь есть почти муж. А скоро будет еще и малыш – она закрутится, завертится, и у нее совсем не останется времени, чтобы тосковать и страдать. К тому же если она уедет в Прагу… А институт? Ну и черт с ним, с институтом. Да и что это за профессия для женщины – инженер-гидростроитель? А все могло быть гораздо хуже – Вика вспомнила про диджея в ночном клубе. Она почти успокоилась и даже стала засыпать, но тут представила Ксюниного ребенка – пухлого, розовощекого, теплого, описанного до ушей, которого она может и вовсе не увидеть и не взять на руки, – и заплакала горько и безудержно.
К концу первой (и предпоследней, как она считала) недели своей еще молодой и несчастной жизни Вика выполнила все первые и наиболее легко исполнимые пункты плана, который она назвала «Приведение в исполнение жизненно необходимых действий». Теперь она готова была приступить к части второй и более сложной – «Очищение совести во имя успокоения души».
В среду она поехала к Рыжику – звонить ему ей почему-то было сложнее. Что скажешь по телефону? А если посмотреть друг другу в глаза? У знакомой двери на «Кропоткинской» она встала и призадумалась, стоит ли вообще нажимать на кнопку звонка, но потом вздохнула, собралась с духом и решительно нажала. Через пару минут дверь с грохотом распахнулась, едва не ударив Вику по носу, и на пороге образовался мальчик лет пяти, толстый и щекастый, с коротким рыжим ежиком на круглой голове.
– Ты кто? – без «здрасте» спросил мальчик.
– Мне нужен Владимир Борисович, – объяснила Вика.
– А папки нету дома, – буркнул мальчик.
– А ты его сын? – удивилась Вика.
– А кто же еще, понятное дело, – бросил он.
– А как тебя зовут? – разволновалась Вика.
– Ну, теть, сколько вопросов. – Мальчик скорчил недовольную гримасу и осведомился: – А чего вам надо?
– Ничего не надо, – успокоила его Вика. – А папа твой здоров?
– А че ему сделается? – удивился мальчик.
Вика кивнула и подошла к лифту. Лифт стоял на этаже и тут же открылся. Когда Вика зашла в лифт, мальчик крикнул ей вслед:
– А что папке передать? Кто приходил?
– Передай, что приходила Индюшка, – ответила Вика, и двери лифта плавно закрылись. Она услышала, как мальчик громко рассмеялся.
С Василевским она решила до четверга не тянуть. Дома она налила бокал красного вина, наполнила ванну, бросила туда перламутровые цветные шарики с пеной, забралась в душистую теплую воду, залпом выпила кисловатое вино и набрала номер Василевского.
– Что? – услышала она недовольный голос Василевского – он не любил, когда его беспокоили не ко времени.
– Всё, – лапидарно ответила Вика.
– В каком смысле? – удивился Василевский.
– В прямом. Я от тебя ушла, – объяснила Вика.
– Далеко? – усмехнулся он.
«Дальше не придумаешь, – подумала она, а вслух произнесла заранее приготовленную и отрепетированную речь. Затем, не дождавшись ответа, решительно нажала на «отбой» и нырнула с головой в пышную пену. Слава богу, Василевский не перезвонил. «Осмысливает, – мстительно и удовлетворенно подумала Вика. – Или обиделся. Что ж, и это не повредит, пусть помучается».
На следующий день она набрала Надькин номер.
– Хэлло! – услышала она до боли родной голос.
– Надька, – прошелестела взволнованная Вика.
– Господи! – ответила Надька, и они обе замолчали.
Потом Вика спросила:
– Ну как ты там?
