подумать, если бы он решился что-то изменить. Сколько страданий и боли! Ситуацию не провоцировал никто: его возлюбленная не предъявила ни одной претензии, жена ни о чем не догадывалась. Ах, если бы одна из его женщин оказалась решительнее и требовательнее, а другая – проницательнее и подозрительнее! Быть может, что-то и изменилось бы. В общем, решительных поступков от него никто не требовал, и это его вполне устраивало. Да и годы брали свое – где взять отчаянную смелость и твердость? А сила привычки? Вот это точно было сильнее всего. Своя кровать, свой стул, своя чашка. Абсолютное взаимопонимание с женой – никаких конфликтов, все годами отлажено и работает как часы. Дом есть дом. Тихая гавань. К тому же сложный ребенок. Жена – друг, советчик, все всю жизнь пополам. Любимая тоже была и верным другом, и лучшей, нежнейшей любовницей. Легко выбирать между хорошим и плохим. А между хорошим и хорошим? От добра добра, как говорится, не ищут. Да что говорить! У кого-то складывается по-иному, а у него – именно так. Да и поздно уже мучиться и разбираться.
Она сразу открыла ему дверь и отступила в коридор.
– Голодный? – спросила она.
Он покачал головой.
– Чаю?
Он кивнул. Она ушла на кухню, а он вошел в комнату и сел на диван. Эта квартира была знакома ему до мельчайших подробностей, до нитки – каждый книжный корешок, каждое пятнышко на стенке, каждая щербинка на мебели. Он откинул голову и закрыл глаза. Она принесла на подносе чай, лимон и варенье. Все как он любил.
– Что-то случилось?
– Леля в больнице, – сказал он. Слово «жена» он старался не произносить.
– Что-то серьезное? – нахмурилась она.
– Вроде нет, хотя не знаю, странно все как-то.
Она закурила.
– Помочь могу?
– Нет, справляюсь, – ответил он.
Они молча выпили чаю. Он спросил:
– Я посплю?
Не раздеваясь, лег на диван, и она укрыла его пледом. Засыпая, он слышал, как тихо звякнули чашки на кухне.
Потом она кормила его ужином – жаренная кругляшами картошка, помидор, ветчина.
– Останешься? – тихо спросила она.
– Поеду, – покачал головой он. – Нехорошо как-то, да и Вера дома. Тоже мне, ребенок, прости господи, – смущаясь, добавил он.
Она кивнула и протянула ему плащ.
Утром он поехал в больницу. Жена лежала в палате – бледная и измученная. Он присел на край кровати и взял ее за руку.
– Какие новости? – спросила жена. – Как Вера?
– Все слава богу. Вера вчера пожарила картошку, – врал он.
Жена недоверчиво усмехнулась. Он замолчал.
– Слушай и, пожалуйста, не перебивай, – сказала жена тихо и твердо. И добавила: – Мне и так трудно. В общем, у меня завтра операция.
– Что-то серьезное? Не скрывай, ради бога, – взмолился он.
– Подожди, – остановила его жена. – Пока ничего не ясно. Но есть подозрения, конечно, не самые хорошие, но все-таки все будет ясно только после. Окончательно ясно. Конечно, все мы будем надеяться на лучшее, но от нас, увы, уже ничего не зависит. Все решается там. – Она подняла глаза к потолку и слабо улыбнулась. – Но я сейчас не об этом. Здесь уже нечего обсуждать. Остается только надеяться.
– Господи, как ты могла, как ты все скрывала, ну как же так можно, – растерянно бормотал он.
– И что, кому бы было легче? Ну, начал бы ты нервничать раньше. Но я не об этом. Молчи и слушай, пожалуйста, – попросила жена. – Вот что я решила. И моя единственная просьба принять все к сведению и учесть. – Она подняла указательный палец и улыбнулась. Потом она глубоко вздохнула и, помолчав пару минут, продолжила: – В общем, вот что. Если будет что-то плохое, ну, ты понимаешь, о чем я. Ты сделай, пожалуйста, следующее. Пересели Веру в однокомнатную на «Динамо». А сам останься в нашей квартире. Так будет удобно всем. Мне так кажется. И я думаю, что я права. Вере давно пора отделиться, может, у нее еще что-то сложится. Надежд мало, а вдруг? В общем, идею мою ты понял. Сделай, прошу тебя, так. И тогда я буду вполне спокойна. – Сказав это, она приподнялась на подушке и улыбнулась: – Согласен? Отвечай! – требовательно-шутя сказала она.
Оглушенный всем сразу, он молчал, опустив голову. Молчала и жена. Потом он проговорил еле слышно, одними губами:
– Ты все знала?
– Ага, – беспечно сказала жена.
– И давно?
– Давно, недавно… Да какая разница.
– Прости меня, – не поднимая головы, прошептал он.
– Уже простила, – легко ответила жена. – Ну, ты иди. Я устала, хочу поспать. Господи, все время хочу спать. Таблетки, что ли, успокоительные? Ну иди. Бледный ты какой-то. Ты вообще ешь?
Он молчал.
– Иди! – строго повторила жена.
Он кивнул и вышел из палаты. Поднять глаз на нее он не посмел. Смалодушничал, опять смалодушничал, мелькнуло у него в голове. Значит, она все знала и страдала. Значит, страдали все. Он думал, что самого жестокого он избежал. А надо было что-то делать. Тогда хотя бы одна из этих женщин была бы счастливой. Если бы не его малодушие. Если бы он был способен на поступок. Тогда бы разом все отболело и со временем успокоилось. А он мучил всю жизнь обеих. Про себя говорить нечего. Сейчас он не в счет. Он преступник, жалкий негодяй. И заболела она из-за него. Прощения ему нет. Он вышел во двор больницы. Земля была усыпана желтыми и красными кленовыми листьями. Пестрый ковер. Он сел на скамейку и закурил. Идти он просто не мог – ватные ноги не слушались его. Трус и приспособленец. Разве он заслужил любовь таких женщин? Он сидел, плакал и курил одну за другой. Потом пошел мелкий холодный дождь вперемешку с острой, колючей крупой. Он поднялся и медленно направился к метро. Вечером позвонила возлюбленная.
– Ну как там? – тревожно спросила она.
– Никак, – ответил он и положил трубку.
Ночью как заклинание он твердил только одно:
– Господи, я прошу тебя. За что ее? Меня, накажи меня. Это я заслужил наказание. Пожалей ее. Я все сделаю, только бы она жила. Никогда, господи! Слышишь, никогда! Я клянусь тебе, она больше не будет страдать. Я все решил. Пусть поздно, но я все-таки решил. Накажи меня, господи! Только оставь ее на этой земле. Никогда больше, никогда! Честное слово!
В восемь утра он уже был в больнице. Больше всего на свете он боялся посмотреть ей в глаза. Ее провезли мимо него на каталке. Она слабо улыбнулась и махнула ему рукой. Он прислонился к холодной стене и заплакал. Операция шла три часа. Потом к нему вышел врач. Врач был полный, молодой, с румяным, гладко выбритым лицом. От него пахло не операционной, а хорошим французским одеколоном. Коротко, как сводку, он произнес:
– Все оказалось лучше, чем мы ожидали. Метастазов никаких. Думаю, что все будет вполне нормально.
Врач развернулся и пошел по коридору. Мимо него сестрички провезли каталку, на которой лежала его жена. Она спала, и в ее руке была капельница.
Он вышел из больницы и пошел в сторону метро. На какие-то минуты серые, низкие облака разошлись и показалось неяркое осеннее солнце. Он улыбнулся и зашагал быстрее. Вышел он на станции «Динамо». И пошел привычной, известной ему дорогой – дворами, так быстрее.
Легко поднялся на третий этаж и позвонил в знакомую, обитую серой клеенкой дверь. Она открыла ему
