интеллигентную даму увлекали идиотские бразильские и мексиканские (разницы никакой!) сериалы, бесконечной чередой ползшие по экранам телевизоров. Жизнь ее теперь была посвящена этому наркотическому действу. Ася сестру за это презирала. А вот свою миссию считала очень ответственной – она была теперь почти бабушка.
Андрей, пропавший почти на полгода, опять возник: однажды, поздно вечером, просто позвонил в Женину дверь. Женя думала, что получится, как обычно, ерунда, раз уж сразу не закрутилось. Но ошиблась. Получилась любовь. Именно все то, чего она так долго ждала. Андрей объяснил свое отсутствие долгим и тягостным разводом (Женя тут была, естественно, ни при чем). У него с женой было все как-то не очень решено. И Женя чего-то не понимала.
– Если там все так плохо, а здесь так хорошо, ведь это же просто? – удивлялась она, вспоминая, как просто это было у нее.
Но у нее получалось просто, а у него – нет.
– Пойми, когда связывают годы, сын, родители, которые сплотились против нашего развода, дача, которую я строил с отцом и тестем, – это сила, страшная сила, понимаешь? Все это долги и обязанности, а это сильнее всего держит человека, – объяснял он непонятливой Жене.
Здесь же было одно счастье: смятые простыни, упоительные перекуры ночью, под трели соловья, на балконе, выходящем в темный влажный лес.
Что сильнее? Жизнь покажет. Хочешь быть счастливым? Будь им. Женя очень хотела, чтобы так и было, но получалось опять почему-то плохо.
А в октябре умерла Ася. Ночью, во сне – счастливая смерть. Соня убивалась, совершенно потерялась и была похожа на маленькую девочку, отставшую в толпе от родителей. Сразу сникла, сгорбилась и приговаривала: «Как же я теперь буду одна?» И все время хватала Женю за руки.
Все верно: живые думают о жизни. Именитый племянник приехал в крематорий, положил четыре гвоздики, поклонился и уехал. На поминках его не было. Женя втайне осуждала Соню: печалится только о себе, ни слова об умершей сестре. Но заставила себя перестать злиться. Соня есть Соня. Всю жизнь прожила маленькой девочкой при старшей сестре. Чему удивляться? Продолжала ходить теперь уже к Соне, но как-то через силу, вспоминала Асю, плакала, понимая, что та успела ей стать близким, почти родным человеком.
Но Соня быстро успокоилась и даже нашла много положительного в своем нынешнем состоянии: теперь она одна стала хозяйкой своим желаниям. «Нет» овощным супам и тоскливым фрикаделькам! Теперь она покупала дорогую копченую колбасу, диковинные йогурты с кусочками нежных персиков и ананасов внутри, длинные горячие французские батоны в расплодившихся, как грибы, пекарнях. И мороженое! Шоколадное, с орешками, с прослойкой из варенья! Старых привычек как не бывало. У Сони началась новая жизнь. Можно спать до одиннадцати, не гулять часами в любую погоду, смотреть без оглядки любимые сериалы и читать (без осуждения) размножившуюся в изобилии желтую прессу. Все складывалось не так уж плохо.
Женя, заверченная Марусей, работой, непростыми и странными отношениями с Андреем, успокоилась. Грустила по Асе теперь больше всех Маруся. Но и она горевала недолго. Детская душа! Скорая на любовь и легкая на разлуку.
Спустя годы объявился Женин бывший муж. Приехал победителем. В твидовом пиджаке, кашемировом (цена видна невооруженным глазом) свитере, длинном пальто, которое почему-то хотелось потрогать. Очки в тонюсенькой оправе, вместо буйных волос – коротко стриженный и, увы, седой ежик. Человек из другого мира. Чужой.
Чему удивляться? Там он, разумеется, преуспел (Женя в этом не сомневалась). Женился на тоненькой польке с платиновыми, по пояс, волосами. Родил двух сыновей. В общем, полностью состоялся. Женя за него искренне радовалась и мечтала, чтоб в Маруське сказались его честолюбивые и талантливые гены. Сводил Женю и Марусю в дорогущий ресторан – имитацию корабля на воде, не скупился, все показывал фотографии своего дома в Сиэтле, машин, польки и мальчишек. Было видно, что сам любовался и не верил, что все это происходит с ним. Подарков не привез, боялся ошибиться с размером. А вот деньги все вернул, тот старый долг – с лихвой. «Эх, мама, – подумала Женя, – все-таки людям нужно верить!»
А потом заболела Соня. Сначала начала худеть, перестала радоваться запрещенным когда-то вкусностям. Женя всполошилась – рентген сразу подтвердил диагноз. Без возможностей на надежду. Оперировать никто не брался – возраст. И стадия – о чем вы говорите? Женя пометалась, и теперь оставалось только Бога молить, чтобы он избавил хрупкую и слабую Соню от мучений. Болей, к счастью, не было, Соня просто худела и медленно угасала. Врачи говорили, что в этом возрасте все происходит медленно, но более или менее спокойно. Радовалась и этому.
Последние два месяца Женя почти жила у соседки, наняла медсестру из поликлиники (теперь было на что). Иногда сама, не дождавшись медсестры, делала обезболивающий укол – долго искала подобие мышцы, но получалось все равно подкожно. Ночью, куря на маленькой Сониной кухне, думала о превратностях судьбы, о том, как к ее берегу случайно «прибились» эти две старухи, ставшие – теперь она уже это осознавала точно – родными, ее семьей, и что с ними прожита большая часть ее, Жениной, и, кстати, Марусиной жизни.
На похоронах было четыре человека: Женя, Маруся, Женина мать и медсестра из поликлиники. Именитому племяннику не дозвонились. Он, видимо, был в отъезде.
После похорон и подобия поминок – нарезали винегрет, сварили картошку, разделали селедку (было жарко, есть совсем не хотелось), – отправила мать с Марусей домой и осталась одна в квартире сестер.
Долго сидела – сначала в Асином вольтеровском кресле, потом на тахте у Сони, – ни о чем не думала. Хотя нет, думала, что все-таки надо дозвониться до артиста, узнать, куда девать все эти вещи – наверняка он захочет взять старую и теперь такую ценную Асину мебель, – и испросить разрешения забрать на дачу Сонину тахту и чешские полки.
Спустя две недели дозвонилась до артиста. Он поохал, поцокал языком, сказал, что родни и вовсе не осталось, и даже всхлипнул. Был очень словоохотлив, а Жениного вопроса о вещах и мебели испугался, сказал, что ничего ему не нужно. Вот фотографии заберите себе, я потом как-нибудь заеду.
– Да, ищите завещание, я знаю, что Соня писала, я даже давал ей домашнего нотариуса.
Женя растерялась и возмутилась:
– Ищите сами, это же все ваше!
– Думаю, что нет, – загадочно усмехнулся артист.
Женя потихоньку начала разбирать бумаги; ей все казалось, что она делает что-то неприличное. Правда, в Сонином любимом баре она быстро нашла тоненькую прозрачную папочку. Раскрыла – и удивлению ее не было предела.
Единственное ценное украшение – небольшие сережки с сапфиром и жемчугом отходили Марусе, опаловая брошь с травмированной бриллиантовой бабочкой – Жене. Но главное, главное – квартира и все (господи!) ее содержимое было завещано ей, Жене, и еще какому-то Хвостову Анатолию Илларионовичу, 1925 года рождения. Что все это значило? Не артисту, любимому и единственному племяннику, а какому-то мифическому Хвостову. Да и кто он, внебрачный сын Аси? Соня была как-то совсем молода для матери.
Мучаясь стеснением и извиняясь, опять позвонила артисту. Он не удивился, что не указан в завещании, небрежно отмахнулся (видимо, торопился), а после вопроса о Хвостове замолчал и стал что-то долго и мучительно вспоминать. И вспомнил, что была в семье такая фамилия, да-да, по мужу у какой-то рано умершей сестры по матери или племянницы. Он сказал, что поищет телефон этого самого Хвостова, но надолго исчез. И Женя решила искать Хвостова сама, через Мосгорсправку.
Адрес дали быстро, помогло редкое отчество «Илларионович». Жил этот Хвостов недалеко – в Теплом Стане. Поехала к нему утром, когда Маруся была в школе, без особой надежды его застать в это время дома. Но дверь открыл сам хозяин.
Долго и путано Женя объясняла, кто она и по какому поводу пришла. Хвостов, пожилой коренастый дядька в несвежей майке и очках с бифокальными стеклами, угрюмо слушал ее, по-бычьи наклонив вперед крупную голову. Без удовольствия пригласил Женю войти в квартиру. На кухне Женя выложила на стол папочку с завещанием. Пока Хвостов долго искал очки для чтения, опять закуривал, внимательно разглядывая бумаги, Женя оглядывала запущенное и явно холостяцкое жилье и все строила догадки. Хвостов поверх съехавших на нос очков грозно уставился на Женю и резко, даже угрожающе спросил:
