Восемнадцать ему исполнялось в апреле, а в мае его должны были забрать в армию. Он не боялся, а даже, наоборот, ждал этого, как ждут укрытия и спасения. В тот год, на первом курсе, у Тани образовалась своя компания – по интересам. Они часто собирались у нее, конечно же у нее, ведь она жила рядом с училищем. Он пару раз приходил к ней после работы и заставал их – веселых, шумных острословов у нее в «девичьей» – так называла бабка Танину комнату. Он садился в углу – мрачный, угрюмый, ревновал ее страшно и ко всем подряд. А она, веселая, раскрасневшаяся, бегала по дому, приносила из кухни чай на подносе, пекла бесконечные блины – эта хивра была вечно голодной. На него она не обращала никакого внимания. Тогда он заметил одного очкарика – невысокого, тощего, с острыми коленками, в клетчатой ковбойке, индийских джинсах и сандалиях. Он особенно активно вился возле Тани. Однажды Андрей услышал, как тот спрашивает у нее:
– Кто этот тип, ну, что приходит и молчит?
– Так, воздыхатель, – кокетливо хихикнула она.
На этого «воздыхателя» он обиделся тогда смертельно. Услышал ту небрежность, с которой она это произнесла. А однажды увидел, как этот очкарик обнимает Таню в темном коридорчике, ведущем из кухни в комнату. Он тогда напился и пришел к ней. В дом она его не пустила. Стояли на крыльце.
– С этим скрутилась, с очкастым, – зло твердил он. – Он же через три года плешивым будет! Убить его, что ли?
Она посмотрела на него и бросила:
– Тише, все спят. Уйди, Андрей, сколько можно. Сил уже на тебя никаких нет.
Он тогда схватил ее за плечи и затряс.
– Ты что, ты что, Танька, все забыла? Забыла? Как ты могла так быстро все забыть, а, Тань? – шептал он, размазывая по щекам злые горючие слезы.
– Уйди, пожалуйста, – уже жалобно просила она. – Ну уйди, Андрюша.
Он притянул ее к себе. Она вырвалась. Он развернулся и пошел к калитке. Жалобно звякнул колокольчик.
Назавтра он пошел в военкомат и попросил, чтобы его забрали прямо сейчас. Пожилой военком покачал головой и сказал ему грустно:
– Сиди, парень, до мая. Не имею я таких прав. Понимаешь? – А потом добавил: – От себя убежать хочешь? Это правильно. Армия для этого самое милое дело. Это я по себе знаю.
Забрили его в мае. Тогда он ждал этого мая как своего единственного спасения. На проводах мать сказала ему:
– Все пройдет, сынок, все пройдет.
– Ага, – ответил он. – Как с белых яблонь дым.
За два года она не прислала ему ни одного письма. Мать как-то написала: «Видела эту твою Таньку. Страшная, тощая, бледная. И что ты в ней, сынок, нашел?»
Он вернулся крепким, накачанным и, как ему казалось, совершенно выздоровевшим.
Но в Москве все опять нахлынуло, завертело. Разболелось. Он просто физически чувствовал эту болячку на сердце. Она саднила, саднила. Не меньше прежнего. В институт он поступать не стал – было лень. Хотя тогда, после армии, все двери были для него открыты. Пошел к отцу на завод. Там, на заводе, подружился с веселым парнем Гошей. Тот его позвал в свою компашку.
– Такие девочки будут, закачаешься, – весело пообещал он.
Собирались у Гошиной девушки Лели. Та жила одна в крошечной однушке на «Парке культуры». Вечером пошли в парк пить пиво. Было и вправду весело. Там он и познакомился с Зинкой, Лелиной подругой. Зинку все звали Софи Лорен. Она и вправду была похожа на итальянскую звезду – тонкая талия, роскошные бюст и бедра. Гоша сказал, что эта Зинка – баба будь здоров. Жила с каким-то богатым грузином два года, тот упаковал ее под завязочку, по полной программе. Даже тачку ей купил, «копейку». Но она и сама, эта Зинка, баба будьте-нате, с головой. В универмаге «Москва» старший продавец. В отделе мехов. Бабки делает – будь любезен.
В первый же вечер они поехали к Зинке домой. Жила она с сестрой у трех вокзалов в маленькой восьмиметровке в коммуналке.
– Я выберусь отсюда, обязательно выберусь, – сказала она ему тогда со злой уверенностью. – Еще буду на Кутузовском жить, вот увидишь.
У нее были амбиции провинциалки. Он тогда усмехнулся:
– Ну, ты сказала. На Кутузовском Брежнев живет.
Она улыбнулась и ответила ему:
– Вот увидишь.
С Зинкой все было просто – никаких страданий. Она ему достала тогда болгарскую дубленку и ондатровую шапку, и он почувствовал себя королем. Конечно, Зинка спекулировала. Но была она широкой и щедрой. Матери его то кофту ангорскую притащит, то сапоги. Та на нее не могла нарадоваться:
– Ах, какая вы пара, сынок, какие бы детки у вас красивые были!
Месяцев через восемь Зинка сказала ему, что беременна. Без истерик, спокойно так – просто констатировала факт.
– Что делать будем, а, Андрюш?
– Жениться, – ответил он ей.
Понимал, что лучше Зинки жену ему не найти – и умница, и чистюля, и хозяйка. И все спокойно – без страстей африканских. Хотя нет, в койке она давала жару! Будь здоров! Свадьбу сыграли в «Космосе» на ВДНХ. Конечно, Зинкины связи. В те времена простому смертному туда был путь заказан. Зинка была хороша – глаз не оторвать. В кремовом шелковом платье – цвет подвядшей розы называлось. С натуральной розой в волосах, смуглая, гибкая, яркая, не женщина – вылитая Кармен. Или Софи Лорен. Как угодно.
В тот год с Сокола уехали родители – отцу на заводе дали трешку в хрущобе в Черемушках. Мать все плакала и гладила стены руками: «Дожила я до своей квартиры наконец». Зинка тогда им достала румынскую полированную стенку и цветной телевизор.
Сами они выбрались из коммуналки через два года – тогда у них уже была Кристинка. Купили однушку кооперативную в Кунцеве на первом этаже. Выбирать тогда не приходилось – брали, что давали. И были счастливы.
– Видишь, уже ближе к Кутузовскому, – смеялась Зинка.
Тогда же и устроила она его в посольство, в гараж, автослесарем. С зарплатой, о которой он и мечтать не смел. Таню он тогда почти не вспоминал. Почти. В общем, жизнь налаживалась.
Однажды, правда, сорвался – напился. Это после встречи с Ленкой Костиной, бывшей одноклассницей. Встретились случайно на улице у старого цирка – он тогда билеты дочке покупал. Ленка без устали молотила языком – все про всех. Он слушал и кивал. Про всех спрашивал. Про всех, но не про Таню. Ленка сама тогда сказала:
– А больше тебя никто не интересует?
Он смутился и пожал плечами.
– Танька твоя замуж вышла, мальчика родила. Но что-то у нее не сложилось, с мужем разошлась вроде. Хотя точно я не знаю. Мы тут на пятилетие окончания школы собираемся. Придешь?
Он сказал:
– Не знаю.
Хотя знал точно, что не придет.
В лихие 90-е Зинка стала ездить в Грецию, возить шубы. Сначала держала прилавок в «Луже». Потом открыла один магазин, дальше – второй. Третий был уже на Тишинке – круче места не найдешь. Сплошной пафос. И цены! Зинка стала суше, жестче – бизнес диктовал свои условия. Стала очень за собой следить. Видела, что расползается, теряет свою красоту и свежесть. Бесконечные фитнесы, косметологи, пластика, массажи. Без конца и края диеты, инструкторы, пилатес, шейпинг. Накачивала губы, впрыскивала ботокс. Сделала себе грудь – он увидел и засмеялся:
– Купили в магазине резиновую Зину.
Она тогда обиделась – для него ведь старалась.
А он не поправился ни на грамм, только возмужал, окреп. Вошел в самый благодатный возраст для мужика. Волос не растерял, веса не набрал. Словом, не мужик, а сплошное переживание: девки молодые,
