Несчастную и больную сестру мужа из тухлой каморки милостиво вытащила, сообразив ей другую комнату с окном и видом на цветущий жасмин, а в той холодной и темной каморке соорудили кладовую. Спальню сделали в голубых тонах, столовую – в солнечных желтоватых. И никаких темных и тяжелых штор – легкий шелк, настоящий китайский, с прозрачными бабочками. Чуть-чуть за смету вышла, но муж ничего не сказал.
После созвали гостей – все ею восхищались, и мужу было приятно, и maman умилялась ее талантам. На базар теперь ходила с кухаркой вместе, разбираясь в мясе (слава тебе, Молоховец) лучше любого мясника: что на котлеты, а что на жаркое, а что на первое. Какую курицу взять на бульон, а какую потушить. Придирчиво осматривала творог, нюхала сметану, проверяла на истинность мед. И всему, всему этому учила ее верная подруга и наперсница – Молоховец.
И остатки теперь у нее не пропадали. Делалось масло с рябчиком на завтрак из остатков рябчика и масло с селедкой, из отварного супового мяса лепились пирожки, корка от окорока шла в гороховый суп. И даже из оставшейся от завтрака манной каши к вечернему чаю выпекались оладьи, а из арбузных и дынных корок – цукаты. На сухих черных корках настаивался квас – на летнюю окрошку, из опавших яблок – уксус.
И корицу теперь они просушивали и толкли с сахаром, и горчицу и майонез растирали под ее приглядом. И кофе теперь жарили и мололи столько, сколько нужно на один раз. И по списку, тщательно проследив, закупалась вся посуда для кухни и столовой – сервизы, противни, сковородки, сотейники и вертела, медные тазики для варенья и рашперы для бифштексов, и вафельницы, и совок для муки, и формочки для заливных и желе, и формы для пудингов на водяной бане, и формы для пудингов, запекаемых в духовке. И формы для паштетов, и формочки для фигурного нарезания кореньев, и большое деревянное волосяное сито, чтобы сеять муку, и маленькое ситечко для просеивания сахара. И большое деревянное решето перетирать творог и яблоки, и резец для обрезки хвороста и вареников, и венчик для взбивания белков, сливок и мусса, и мельницы для перца, и жаровня для кофе, и мороженица, и сечка рубить капусту, и деревянная дощечка для чистки селедки, и лопаточки для размешивания подлив, и кисточка для смазывания пирогов и булок яйцом, и металлическая шпиговка для жаркого. Ступки с пестиком. Весы. Воронки. Этажерки для раков. Бумажные папильотки для пожарских котлет. Наборы емкостей для уксуса, оливкового масла и горчицы. Графины для водки и воды, для пива – с высокими стаканами. Столовые и чайные сервизы. Столовые щетки для сметания крошек со стола с небольшим подносиком. Et cetera.
О Молоховец! Ты учишь нас жить. Ты не просто навязчиво учишь, ты тактично поучаешь и наставляешь. Учишь быть экономными и разумными. Падаем ниц. Занавес.
Далее, обновив за небольшие и очень разумные деньги (и получив превосходный результат) дом, она так же лихо занялась садом, выписала журналы по благоустройству и садоводству, немного добавила фантазии... И сделала милые клумбы из флоксов, тюльпанов и георгинов, изничтожив на корню простонародную мальву.
Теперь ей дня не хватало. А впереди были август и заготовки на зиму. И тут она почувствовала, что происходит с ней что-то не то. Устала, наверное. Но maman засомневалась, а доктор подтвердил. Муж умилился.
– Хорошо, будешь «ходить» зимой, летом тебе тяжело, ты грузная.
Узнав об этой новости, кузина сморщила носик – она жила другими категориями. Беременность переносила тяжело, живот был огромный, ноги опухали, последние недели она лежала и страшно боялась умереть родами. Но все, слава Богу, обошлось. И родила она девочку, крупную, рыхловатую и рыжую – словом, свою копию. Муж перед родами страшно нервничал и сильно напился у соседа, сел играть и здорово проигрался. С нервов и испугу, как объяснил потом.
И понеслась ее жизнь с удвоенным галопом – дом, хозяйство, муж и дитя. Дитя – вот главное. Девочка была неспокойной, ночью не спала, и она все прислушивалась и бежала в детскую. Знаете, няня няней...
Весна пришла медленно и запоздало, по-московски, а к лету решила по совету доктора, что надо ехать в имение мужа. Черт-те куда. Именьице небольшое, дела, как отписывал управляющий, уже шли плоховато. Муж туда не наезжал. Двинулись большим обозом – муж, няня, горничная.
Имение и вправду оказалось в ужасном виде. Еще в худшем, чем представлялось. Управляющего рассчитала в три дня – муж в этом не участвовал и, побыв неделю, поспешил в Москву – служба.
Он уехал, и началась работа, началась жизнь. Все мыли, скребли, оттирали, красили, подбивали, обрезали старый сад, посыпали гравием дорожки, обновляли клумбы. Она писала матери в Москву – прислать то, то это, здесь все сгодится. Вила гнездо. Девочка стала спокойнее, спала лучше, золотуха прошла, начала улыбаться. Первые зубки, первые шажки – все в деревне. А тут пошли и ягоды, и овощи. И вытащила она на свет Божий свою уже потрепанную «подругу», потертую, помятую слегка, в пятнах масла и ягод, хранившую между строк запах корицы и ванили. А ну помогай! И та помогает.
И варили варенец с серебряной закваской из парного молока, и делали крем из брусники со взбитыми сливками – к вечернему кофе, и сушили яблоки, и яблоки мочили, и варили из них пастилу, и делали мармелад из слив, и груши в меде, и вишни сушили и мариновали, а крыжовник шел на морс и опять же на пастилу, и сушили малину от московских зимних простуд, и мочили бруснику.
А маринованный шиповник? А клубничное желе? А желе из черной смородины, а конфеты из красной?
А рябина в сахаре? А киевское сухое варенье? А рыжики соленые и маринованные? А сушеные боровики? А соленые грузди и волнушки? А огурцы соленые – с горчицей и хреном? А заготовка кореньев на бульоны? Уф, ничего не забыли?
Словом, не скучал никто. Все трудились весь светлый день, уставали, злились на хозяйку и уважали ее. В общем, отлетели лето и теплый сентябрь, и двинулся их сытый обоз к Москве. В Москве она нашла запустение в доме – естественно! Привела все в порядок, с мужем встретилась приветливо, но спокойно. Он, увидя плоды ее трудов, покачал головой, ну, ты, дескать, матушка! Зауважал. И подумал, что в этот раз не ошибся, не прогадал и как почувствовал? Ведь обычная девица была, робкая, тихая, плаксивая, а какова оказалась! И удивлялся своей прозорливости и уму. Думал, в том его заслуга.
А она, обустроив все и расставив, съездила к maman и, поймав на себе жалостливый взгляд кузины, почувствовала себя какой-то провинциальной и убогой. Затосковала, разглядывала себя в зеркале подолгу, видела, что все еще молода и волосы с медным отливом, и глаза зеленые, белая кожа. Утянулась потуже в корсет – ну, вполне еще, вполне. Упросила мужа отпустить ее с maman и кузиной весной на воды (по женским, дескать, проблемам). Муж легко согласился. Собиралась долго. Кузина – а опытнее человека и не найти – отвергала и те ее наряды, и эти. Решили, что купят на месте, а уж доедут как-нибудь.
На водах было общество. Целый день пили воду, слабило живот, слегка худели, по вечерам гуляли и набирали потерянное горячими яблочными штруделями. Кузина и там завела роман. А она, накупив с десяток платьев, не спала пару ночей, ну не привыкла так тратиться! А обувь, и сумочки, и духи! Maman одобряла:
– Вот теперь ты женщина, теперь ты дама. А то все коз пасешь в своей деревне!
Скучала по дочке и мужу, жалела потраченных денег, тяжело вздыхала и засыпала лишь под утро.
Возвращались радостно, с подарками, отдохнувшие, всех обняла – дочку, мужа. Все здоровы, слава Богу. Смущенно показывала мужу наряды – он одобрительно кивал. Дома наконец стала крепко спать.
И снова лето, деревня, все то же, тот же ритм, только заезжает почаще и сидит подольше сосед- помещик. Пьет чай, молчит и подолгу ей смотрит в глаза. А она, она краснеет, как девица, и опять не спит. И нет рядом ни maman, ни кузины – и не с кем словом обмолвиться. И идет она на свидание с ним в беседку ночью (как банально!) и целует его, как никогда не целовала мужа, и наутро понимает, что погибла. Ну словом, случается с ней то, что случается с каждой женщиной хотя бы один раз в жизни – наверняка.
И не знает она, бедная, что ей делать. И вот на этот вопрос в ее любимой книге ответа нет. Но все решается, как всегда, само собой. Соседа вызывают спешные дела в Петербург, и она остается одна на территории их любви. И ходит кругами, и почти воет от тоски, и гладит рукой их скамейку, и целует курительную трубку, которую он позабыл – и это все, что у нее осталось от их любви. И плохо варятся варенья этим летом, и плохо солятся рыжики и маринуются огурцы. Молоховец была бы ею недовольна.
Но подошло время собираться домой, и она, бледная, измученная, с потускневшими волосами (это
