упал, хотя бы потому, что ниже падать было некуда. Я ждал, когда он заговорит о деле. В трех, по моему расчету, милях от городка я сказал:
— Ну так расскажи, что случилось.
Кисти рук у него были большие — слишком большие для запястий, похожих на кости, раскрашенные под цвет кожи.
— Брат вам письмо написал, — проворчал он.
— Верно, — согласился я. — Но я хочу услышать от тебя.
Последовало молчание, скорее задумчивое, чем угрюмое или угрожающее. Наконец он заговорил:
— Меня-то что спрашивать. Я в таких делах ничего не смыслю.
Они всегда неохотно со мной говорят. Надо думать, это моя вина. Я испытал самые разные подходы. Старался держаться дружелюбно — без толку. Пробовал хранить непроницаемый вид, пока кто-нибудь сам не выложит суть дела, — этот способ обеспечивает вам тишину и покой. Я читал книги по сельскому хозяйству и мог со знанием дела рассуждать об урожае, надоях, рыночных ценах и погоде. При этом всегда оказывалось, что рассуждаю я с самим собой. Собственно, я не против поговорить сам с собой. В деревне другого интеллигентного собеседника и не найдешь.
— Мертвец, — подсказал я.
Я никогда не говорю «покойный».
Он пожал плечами:
— Месяца три как помер. До последнего окота все было спокойно.
— Понятно. А потом?
— Началось с овец, — сказал он. — Старый баран со сломанной шеей, потом четыре ярки. Все решили, мол, волки, а я им говорю: волки шей не ломают, тут руками поработали.
Я кивнул. Все это было известно.
— А потом?
— Еще овцы, — рассказывал он, — и собака, а потом старик, бродивший по домам. Торговал всякой всячиной: иголками, пуговицами и прочим, что вырезал из старых костей; а мы, как его нашли, послали сказать управляющему, а он поставил двоих сторожить по ночам, и с ними тем же кончилось. Говорил же, не волки это. С самого начала понял. Я такое уже видал.
Этого в письме не было.
— Верно? — спросил я.
— Я еще мальцом был. — (Я знал, что теперь, когда он разговорился, его не остановишь.) — Точно такие дела: овцы, потом бродяги, потом люди дюка. Дед мой, он знал, в чем дело, да его не слушали. Он много чего знал, дед-то мой.
— И что произошло? — спросил я.
— Мы с ним и с моим двоюродным братцем прихватили пару лопат, кирку и топор, пошли да и выкопали старика, который помер. А он был весь разбухший, будто у него подагра по всему телу, и багровый, как виноград. Ну, отрубили мы ему голову и снова землей забросали, а голову кинули в старый колодец, на том все и кончилось. Все беды. Понятно, мы о том не говорили. Брату бы не понравилось. Он был с причудами.
Ну-ну, подумал я.
— Вы все сделали правильно. Очевидно, твой дед был умным человеком.
— Это верно, — согласился он. — Много всякого знал.
Я подсчитывал про себя. «Когда я был мальчишкой» — это лет пятьдесят пять или шестьдесят назад. Довольно длительный интервал, но известны и такие случаи. Я хотел было спросить, случалось ли подобное еще раньше, но сообразил сам. Если мудрый старый дед знал, что надо делать, он наверняка научился этому, как все они учатся: присматриваясь и помогая, может, и не один раз.
— Тот, что умер… — начал я.
— Он-то? — Целый воз значений в одном слове. — Чужак, — объяснил он.
— А! — сказал я.
— Называл себя школьным учителем, — продолжал он. — Уж не знаю. Они с Братом решили завести школу, учить мальцов буквам и счету, хоть я им и втолковывал: не будет толку в этих местах — летом мальчишка на работе нужен, а зимой слишком темно и холодно, чтобы шагать пять миль туда да пять обратно ради ихней премудрости. А они еще плату хотели: по два пенни дважды в год. В здешних местах столько выложить за мешок книжной дури никому не по карману.
Я вспомнил собственное детство и промолчал.
— Откуда он пришел?
— Откуда-то с юга. — Это само собой. — Я ему говорю: далеко тебя занесло от дому. Он не спорил. Сказал, у него это, мол, призвание — как хочешь, так и понимай.
К дому мы подъехали уже в темноте. Дом оказался точно такой, как я ожидал: длинный, низкий, с дерновой крышей, опускавшейся почти до самой земли, и с землебитными стенами на легкой деревянной раме. На этих взгорьях деревья не растут, бревна доставляют вдоль берега на больших плоскодонных баржах от самой Святой Троицы, а дальше волоком по дорогам. Я первые пятнадцать лет жизни спал под дерном, и мне до сих пор снятся кошмары.
К счастью, Брат уже ждал меня. Он был моложе, чем мне представлялось: деревенского Брата всегда воображают дряхлым толстяком или хрупким, как сухая ветка, старцем с тонкой, как кора, кожей. Брат Ставраций был немногим старше тридцати: высокий широкоплечий мужчина с квадратной головой, волосы короткие, как трава на зимнем пастбище, и бледные голубые глаза. Даже без рясы никто не принял бы его за крестьянина.
— Я рад, что вы приехали, — начал он. Голос горожанина, образованного человека и слишком высокий для такого крупного мужчины. Судя по всему, он действительно был мне рад. — Такой долгий путь. Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным.
Я гадал, что он такого натворил, чтобы его упекли сюда.
— Благодарю вас за письмо, — сказал я.
Он кивнул с неподдельным удовольствием:
— Я беспокоился. Не знал, о чем сообщить и о чем умолчать. Я не сталкивался с подобными вещами. Никогда. Уверен, что вам следует узнать больше.
Я покачал головой:
— На первый взгляд случай как по учебнику.
— Действительно. — Он быстро закивал. — Я, естественно, читал «Установления и процедуры». Но информация очень скудна, очень, очень скудна. Ну разумеется. Очевидно, дела такого рода следует предоставить специалистам. Слишком подробное описание подтолкнет невежд к самостоятельному вмешательству.
Я вспомнил деда: две лопаты и топор, и дело сделано. Но не до конца, не то меня бы здесь не было.
— Хорошо, — сказал я. — Так вы уверены, что в течение шести месяцев до первого нападения других смертей не было?
— Совершенно уверен, — произнес он с такой убежденностью, словно от этого зависела его жизнь. — Никого, кроме бедняги Антемия.
Никто не пригласил меня сесть, тем более не предложил снять мокрые сапоги. И черт с ними. Я присел на кончик лавки.
— Вы не писали, отчего он умер.
— От холода. — Брат Ставраций пригорюнился. — Его застал под открытым небом буран, и он замерз до смерти.
— Где-то здесь?
— Не совсем. — Между его бровями пролегла морщина. Как трещина в стене. — Мы нашли его милях в двух отсюда, на выпасе между рекой и горами. Отовсюду далеко, так что, надо думать, он сбился с пути и бродил наугад, пока холод его не добил.
Я задумался:
