постарше подняли на него взгляды, но, за исключением их, мало кто из обитателей строения оказался старше четырех лет. Большинство было детьми.
Девушка ударила его в спину. Он не обратил внимания на удар: зажужжал в руке голодный меч, завыла охваченная голодом Чигаачик. По бараку пронесся порыв ветра, и Полоумный Волк почувствовал, как повеяло можжевельником.
Восседающий на высоком сиденье Гешкель посмотрел вниз, на Полоумного Волка, и улыбнулся.
— Ты справился, — заметил он. — Меч у тебя.
— Да, у меня, — ответил Полоумный Волк. — А где моя спутница?
— Она в безопасности. В тюрьме. Но ты выполнил лишь половину порученного тебе дела.
— Вы отправили меня за мечом, ничего больше не приказывали.
— Тут что-то не так, — подал голос один из присутствующих, — ведь он должен бы…
— Да, должен, — согласился Гешкель. — Носящий меч должен стать вместилищем Кдш.
— А, ну так Кдш тоже здесь, — произнес Полоумный Волк, вздымая клинок.
Гешкель ехидно улыбнулся:
— Не знаю, что за колдовство мешает богу вступить в твое тело, но это оружие не способно причинить вред ни одному из нас.
— Не могу не согласиться, — признал Полоумный Волк.
И отбросил клинок в сторону.
«Кровь богов… — вздохнула Чигаачик в тот момент, когда Полоумный Волк перешагнул через мертвое тело. — Совсем как младенцы. Выпусти меня еще разок, вернемся, посмотрим, что такого нашел в девственницах Кдш».
Полоумный Волк даже не удостоил Чугаачик ответом, лишь обессиленно покачал головой.
«Ты никогда таким раньше не был, сладенький. В этом уже было больше тебя, чем меня».
— Согласен.
«Но почему?»
— Тебе не понять, — ответил Полоумный Волк.
«Но ведь раньше мы убивали детей. И делали такое, что даже не снилось этим жалким получеловекам».
— Это верно, — согласился Полоумный Волк. — А теперь — спать.
Справиться с ней получилось легко, потому что в этот раз она насытилась. И когда Чугаачик убралась восвояси, он по-прежнему ощущал ее неподдельное изумление.
Чтобы освободить Ину, пришлось убить одного стражника. Ина смотрела на желтоватую кровь, пропитавшую одежду Полоумного Волка и залившую ему лицо, покачала головой:
— Ты все-таки отпустил ее… Ну и к чему было столько разговоров?
— Разумеется, я сделал это, чтобы спасти тебя, — нашелся Полоумный Волк.
— Ложь! — возразила она. — Но мне нравится. — И, потянувшись всем телом навстречу, поцеловала его.
Полоумный Волк искупался в том же пруду, где и раньше, затем напялил на себя одежду, украденную с бельевой веревки где-то на окраине города. Ближе к полуночи они оказались на окраине долины. На север, на восток и на запад уходили незнакомые горы и лощины.
— Ну и куда пойдем? — спросила Ина.
В темнеющем небе Полоумный Волк различил одно из созвездий, которое в его народе прозвали Близнецами, и нашел по нему звезду по имени Йект Кбен, Очаг, — звезду, которая никогда не движется. Затем указал чуть правее звезды.
— Что там? — спросила Ина.
— Дом, — ответил он.
МАЙКЛ ШИ
Руб, мастер-колорист
О многокрасочный Геликс! Радужный водоворот, яркий лабиринт суетливых улиц и цветных построек, поднимающихся по спирали к вершине невысокой горы или высокого холма, тоже именуемого Геликсом. Город лежит в нескольких милях от Каркман-Ра, самого оживленного порта планеты, движителя торговли всего Агонского моря.
Все склоны Геликса застроены горделивыми дворцами и особняками, и их горящие на солнце черепичные крыши и яркие стены сверкают, словно бесчисленные грани невероятного драгоценного камня, выступающего из почвы. Потому что цвет в Геликсе значит много. Вообще-то, на всем архипелаге Эфезиона щегольство и всякого рода рисовку возводят в культ — Базар Южного Полушария, вот как называют эти острова, — однако в Геликсе краски воистину не ведают границ, не знают удержу. Устремленная к небу, поскольку город раскинулся по склонам горы, каждая постройка здесь на виду и старается заявить о себе. Это просто праздник красок.
Таким увидел город Бронт Безжалостный, когда осенним утром топал вверх по закрученным спиралью улицам, пробираясь между подводами и наемными фургонами, колесницами и рикшами. Будучи тундровым джаркеладцом, человеком, рожденным для войн и набегов, Бронт глядел на ошеломляющий Геликс, ощущая легкое смятение от переизбытка деталей. Куда ни посмотри: если карниз, то с затейливой резьбой, если окно, то с красочной рамой, а если дверь — непременно с пилястрами или обшитая панелями… и, главное, все излишества старательно выкрашены, каждое в свой оттенок.
Оттенки красок служили темой и всех разговоров, долетавших до ушей воина, — только краски тут и обсуждали. До Бронта из толкающейся толпы доносились такие обрывки бесед:
— …понимаешь, балки терракотовые, стенные панели абрикосовые, а все филенки цвета мов![7]
— Цвета мов? Да ты смеешься!
— Чистейшая правда, даю слово!
Плечи Бронта были мускулистыми, как бедро титаноплода. Из ножен за спиной торчала рукоять широкого меча, а что касается украшений, тут он был настоящий аскет. На медной кирасе покрытого шрамами ветерана субарктических походов имелось лишь одно-единственное скромное украшение: отрезанная голова, вытисненная на выпуклой нагрудной пластине. Доспехи были грубые, сработанные кузнецом в тундре, на маленькой наковальне, водруженной на телегу. Ничего удивительного, что воин выслушивал эти эстетские разговоры со все нарастающим раздражением.
