наживались на этом. Вы отлично знаете, что кулак Кренц, арендуя у государства хольд покоса за сорок форинтов, все равно выгадывает, если затем сдает его вам же, в под-аренду за шестьдесят процентов укоса. Кроме того, государство разрешает крестьянам, если у них нет наличных денег, расплатиться натурой, арендуя делянки исполу. Лучше пусть идет государству, чем кулаку. Потому что Кренц и ему подобные – почти те же помещики, каких мы только что прогнали. Ясно? Недоглядим – они заграбастают в свои руки всю землю.
Крестьяне понимающе кивали головами, но тут же принимались за свое:
– Вот если бы государство тоже давало, как Кренц, по шестьдесят килограммов со ста скошенных, вот тогда бы…
Размахивая руками, Давид с жаром объяснял, что еще и осенью не поздно будет рассчитаться с государством наличными, если даже кто-то запишется на аренду исполу. А к тому времени у всех будут деньги от продажи урожая. В крайнем случае поможет кооператив. На одних фруктах заработаете, мол, столько, что сможете уплатить за весь камыш. А кооператив, если камыш будет в цене, даст и по шестьдесят и больше процентов. Вот когда будет порядок! Крестьяне слушали и снова говорили: «Все же лучше синица в руке, чем журавль в небе».
И только Барне удалось переубедить крестьян.
– Вспомните, как было в прошлом году! Кренц и тогда давал нам по шестидесяти. Да только надо было весь скошенный камыш, в том числе и его долю, перевезти в село. А если случалось просить у него волов, то он вычитал за это часть камыша, да еще приходилось кормить скотину. Даст, бывало, Кренц косу, и за нее плати. А потом, как стал отмерять свои сорок процентов, себе забирал самый лучший камыш. Вспомните, разве не так было?
– Правильно, так! – зашумели в комнате.
– А кроме того, к Кренцу никогда не поздно будет обратиться, пусть даже у нас совсем ничего не выйдет! Ведь он-то наверняка возьмет в аренду не меньше сотни хольдов. Если мы единодушно выступим, где он достанет людей? И придется ему даже больше шестидесяти процентов давать, только бы скосили!
В этих словах был смысл. В округе вообще осталось немного людей, а таких, кто взялся бы за поденную работу, – и вовсе мало. В этом Барна был прав.
К шести часам вечера начали собираться старые землевладельцы. Они приходили по одному. Пришел и Кренц, Мало-помалу небольшая комната заполнилась людьми. Было уже четверть седьмого, а секретарь уездной управы все не появлялся. Наконец выяснилось, что он не приедет и вместо себя прислал своего помощника.
Сначала подписывали договоры на делянки камыша, за которые нужно было тут же вносить деньги. Записывались все, хотя бы на один-два хольда: такой камыш обходился дешевле всего. Кренц подписал договор сразу на двести хольдов. Восемь тысяч форинтов! Крестьяне шепотом передавали друг другу эту цифру.
Помощник секретаря достал новый лист бумаги и предложил записываться на аренду участков исполу. Кренц попросил слова. И тоже достал лист бумаги.
– В прошлом году было очень много желающих косить не исполу, а за шестьдесят процентов. Вот почеку я нынче арендую целых двести хольдов. Кто хочет платить камышом, – прошу сначала записаться у меня, потому что я даю шестьдесят процентов.
Но желающих не оказалось. Наступила точно такая же тишина, как две недели назад, когда здесь происходили торги.
Удивленный молчанием, Кренц повторил свое предложение и, держа наготове карандаш и бумагу, обвел всех взглядом. Но люди смотрели на него так, словно он говорил на непонятном им языке. А Кренц говорил по-венгерски, хотя и растягивал слова на немецкий манер.
– Что же, значит, вас уже не интересует работа? – Кренц побагровел. – Хотите, чтобы такая уйма камыша осталась нескошенной? Что-то я такого за всю свою жизнь не припомню! – Он выжидал с минуту, а затем продолжал: – Мне-то все равно. Людей я найду и в Ракоше. Даже еще дешевле!
Кто-то из толпы заметил:
– Это еще бабушка надвое сказала!
Помощник секретаря смущенно поиграл карандашиком. Кренц поднял голову и, обращаясь к Давиду, словно это были его слова, переспросил:
– Что вы сказали?
Давид ничего не ответил. Промолчали и остальные, только сзади кто-то закашлялся, сдерживая смех.
– Рады, что восстановили против меня людей? – вызывающе крикнул Кренц.
Тогда поднялся Давид и заговорил, обращаясь к помощнику секретаря:
– Как видно, желающих принять предложение господина Кренца нет. Перейдем к аренде покосов исполу, господин помощник. Запишите меня на двенадцать хольдов…
– Постойте, – крикнул Кренц. – А что же я буду делать с этими двумя сотнями хольдов? Я еще не получил ответа… Крестьяне! – повернулся он к присутствующим. – Что же вы молчите? Или онемели? Какая муха вас укусила?
Все глядели на Лайоша Давида, ожидая, что уж он-то ответит за всех как надо.
– Скажи ему, – шептал Давиду Барна, – больше, мол, дураков нет!
Давид откашлялся.
– Видите ли, господин Кренц, – (тот дико посмотрел на Давида), – вот мне тут подсказывают, что, мол, больше дураков нет. Мне кажется, – это верно. И не онемел народ. Совсем нет! Это вы пытались заставить людей молчать. Но из этого, как видно, ничего не выйдет…
Давид говорил не спеша, взвешивая каждое слово.
