Маме тяжело было расставаться с Ван Дейком, но вместе с тем она сознавала, что деньги нам необходимы, а Беляевы, как я уже говорила, не разрешали продавать ни одной нашей вещи из их квартиры. Последний же довод Киры, что голова Христа компрометирует Беляевых, победил ее окончательно.
— Что же делать, — сказала мама, — хорошо, я согласна. Везите картину за границу и продавайте.
Уговор был таков: Кира продает Ван Дейка, берет себе 10% за продажу, на половину суммы привозит маме разного материала, а вторую половину в валюте меняет нам на советские деньги.
Перед отъездом Кира трогательно попрощалась с моей матерью.
— Мы обе с ней плакали, — рассказывала мне мама. — «Екатерина Прокофьевна, — говорила она, — я оставляю трех сыновей, эти три жизни я доверяю вам, доверяю весь дом, доверяю уход за моим мужем. Разве могла бы я кому-либо, кроме вас, доверить все свое счастье»…
Короче говоря, Кира уехала, а мама еще долгое время находилась в плену ее громких фраз, воскуренных фимиамов и ложного пафоса, к которым, говоря откровенно, была неравнодушна.
К тому же, будучи до своих сорока семи лет княгиней, владевшей тремя имениями, двумя дворцами, большим капиталом и всеми теми драгоценностями, которые ей принадлежали, при всей своей религиозности, доброте, либерализме, пережив тяжелую травму потери ближних, крах материальный, следующие за ними дни заключения и гонения на аристократию, она, встретив Беляевых, была, конечно, околдована и загипнотизирована той лестью, тем ложным уважением и дифирамбами, которые пели дуэтом супруги Беляевы. Они умело играли на струнах души этой пожилой, измученной и одинокой женщины, не говоря уже о том, что сам Беляев, являясь в прошлом воспитателем ее сына, воскрешал перед ней образ ее первенца и любимца.
Как только Кира уехала за границу, Сергей Николаевич немедленно завел себе какую-то «мадам», у которой пропадал с утра до ночи. Мама начала возмущаться, волноваться, страдать, но впереди ее ждали еще более жестокие удары судьбы.
Ввиду того, что Беляевы отсутствовали, я несколько раз бывала у мамы. Небольшая квартира, обставленная нашей мебелью, фарфором, картинами, хрусталем, напоминала маленький музей. В столовой, над нашим «Бехштейном», висел в резной черной раме портрет моего отца, рисованный в Испании (пастель).
Сыновья Сергея Николаевича были шумные, но славные озорники: старшему Леве было лет восемь, черноглазому Анатолию — лет шесть, а маленькому Игорю — года четыре.
И вот грянуло неожиданное несчастье: в тяжелой форме скарлатины свалился один из мальчиков, вскоре в страшном жару слег другой и, наконец, самый маленький — Игорек. В страхе покидает дом прислуга Беляевых. Преданная Волга вместо нее покупает продукты, бегает в аптеку, готовит, а мама, не зная отдыха, все дни и ночи выхаживает трех тяжело больных детей.
Отдельная квартира спасла их от больницы, но весь уход и вся моральная ответственность легли на маму. Она металась между тремя постельками, обезумев от страха, с ужасом наблюдая, как страшная сыпь покрывала три детских тельца, сознавая одновременно всю свою ответственность за их жизни и всю свою беспомощность перед неизбежностью. Сергей Николаевич по-прежнему дни и ночи пропадал у дамы своего сердца. Кира бомбардировала тревожными, полными вопросов и беспокойства письмами. И вот в такой обстановке мама отвечала ей — успокаивала Киру, умоляла не волноваться, лечиться, поправляться, набираться здоровья, хотя Сергей Николаевич здесь тоскует, ждет и скучает, но дети здоровы и дома все благополучно. Так мама взяла на себя все несчастье, которое разразилось над семьей Беляевых. В особенной опасности находился младший сын — Игорек. Несколько дней и ночей мама не смыкала глаз и носила на руках его пылавшее в жару тельце. Через несколько недель дети стали выздоравливать, но маму было трудно узнать, так она похудела; глаза ее ввалились, она сильно сдала и сразу превратилась в старуху.
Когда через несколько месяцев Кира вернулась в СССР, квартира была убрана, все вокруг сияло чистотой, полы были натерты, в комнатах красовались вазы с букетами живых цветов, и трое веселых сыновей, перегоняя друг друга, протянув ей навстречу ручонки, со счастливым смехом бросились ей на шею.
Кира приехала, совершенно переродившись и сбросив с себя десяток лет. В Париже, в Институте красоты, ей посредством операции удалили лишний жир в брюшине, что-то подшили, где-то подтянули и сделали такие чудеса, что она выпрыгнула из вагона изящной, стройной, молодой девушкой.
Ей, как жене крупного начальника Реввоенсовета, был предоставлен вагон для багажа, и, кроме разнообразных материалов, белья, одежды и обуви для всей семьи, она привезла массу домашней мелкой утвари, посуды и прочего. Это не могло не вызвать удивления вокруг, так как какое бы жалованье Беляев ни получал, но его не могло бы хватить на то, чтобы содержать здесь целую семью и дом, привезти целый вагон вещей, да еще дать возможность жене не один месяц жить, лечиться и кататься за границей.
Первые дни после приезда прошли у Киры в длительных беседах с ее мужем при запертых дверях, и мама сразу почувствовала к себе какую-то перемену в их отношении. Оба супруга стали сухо-вежливы и официальны. Потянуло каким-то необъяснимым холодком.
И вот однажды мама решила спросить наконец Киру о картине Ван Дейка. Это было днем; все они втроем сидели за завтраком.
— Я все хочу вас, Кира, спросить, — начала мама, — как обстоит дело с моим Ван Дейком?
Супруги Беляевы удивленно переглянулись, Кира передернула плечами, а Сергей Николаевич вопросительно поднял брови.
— Судя по тому, что вы не привезли картину обратно, — продолжала мама, — она, видимо, вами продана?
— Сережа, — с искренним возмущением обратилась Кира к мужу, не удостоив маму не только ответом, но даже взглядом, — Сережа, я не понимаю, о чем она спрашивает? Какой Ван Дейк? Что она, помешалась?
— Видимо, да, — иронически улыбаясь, процедил сквозь зубы Беляев.
— Что с вами? — воскликнула мама. — Если вы оба решили подшутить надо мной, то это очень жестокая и грубая шутка. Мне, право, кажется, что я во сне, нет, скорее в каком-то бреду. Ведь вы сами предложили мне продать за границей мою картину: голову Христа в терновом венце кисти Ван Дейка…
— Ты слышишь? Слышишь, Сережа? — дико взвизгнула Кира и закричала: — Эта старуха помешалась на каком-то Ван Дейке, она сейчас скажет еще, чего доброго, что мы ее обокрали!..
Сергей Николаевич встал, жеманно поджал губы, мускулы его лица зло подергивались.
— Я вас прошу немедленно покинуть мою квартиру, — нагло глядя маме в глаза, тихо и спокойно сказал он.
— Мне?! Покинуть?! — возмутилась мама. — Если вы сумели вдвоем так искусно выманить у меня мою драгоценную картину, продать ее за границей, присвоить себе деньги, то не думайте, что вам легко будет выкинуть меня, старого человека, из квартиры, которая вся обставлена моей мебелью и полна моими вещами. Я здесь прописана и живу не один год!
— Ха! Ха! Ха! Ха! — послышался в ответ наглый смех преступной пары.
В страшном возмущении мама надела пальто и немедленно пошла в домоуправление, думая найти там если не защиту, то хотя бы совет.
— Как только Беляева вернулась из-за границы, — холодно сказал ей управдом, — к нам поступило заявление от самого Беляева о том, чтобы мы вас немедленно выписали. Он написал, что держал и кормил вас из жалости, но дольше не может терпеть вашего присутствия, так как вы нервно заболели и плохо влияете на его детей. Вы уже полторы недели как выписаны, так что даже ночевать здесь фактически не имеете больше права.
Мама вышла из домоуправления и подошла к порогу беляевской квартиры, но ни на какие звонки и стуки дверь ей не отперли.
Она оказалась на улице, обкраденная, оскорбленная и бездомная. Ноги невольно привели ее снова в Староконюшенный переулок к Пряникам, где она, свалившись на стоявший в коридоре сундук, лежала несколько часов с совершенно сухими глазами, в состоянии, близком к умопомешательству.
Всю эпопею с мамой Беляевы затеяли, чтобы выманить у нее картину Ван Дейка. На деньги, полученные за картину, Кира долго жила за границей, на них одела всю семью и привезла много вещей. По
