потому что нашим разговорам не было конца.
Простодушие Андрюши меня глубоко трогало. Это была вовсе не глупость — это была чистота сердца.
— Подумай только, Саня, — сказал он мне как-то, когда мы с ним танцевали на очередном показе в «Метрополе», — ведь здесь, рядом, в другом парадном этого здания, за стеной — шикарный ресторан «Метрополя», там танцуют под настоящий оркестр, там, наверно, между столиками пальмы стоят, а за столиками сидят какие-нибудь знаменитости Москвы, сидят и ужинают… Одно слово — «Метрополь»!.. — Он даже в блаженстве закрыл глаза.
Этот образ все чаще овладевал им.
— Э-эх! Хоть бы клад какой-нибудь найти! — говорил он мне. — Вот бы мы с тобой натанцевались- то!.. Всласть! До самого утра бы танцевали, пока нас не выгнали бы… Ну скажи, а ты не побоялась бы пойти со мной в ресторан? Там, наверное, полы-то натерты, как стекло, а ну-ка мы бы с тобой с непривычки пошли танцевать да и растянулись бы?
— Конечно, с тобой я не побоялась бы, — серьезно глядя ему в глаза, подтвердила я. — А зачем нам падать? Разве мы так уж плохо танцуем?
— Да ведь это не где-нибудь! — восклицал Андрюша. — Это же «Метрополь»…
Бедняжка! Он и не предполагал, что ресторан «Метрополь» считался в Москве рестораном самого дурного тона; даже «Националь» числился средним. И что бы только сказал Андрюша, если бы попал в «Савой» или в «Гранд-Отель», в его маленький мраморный зал, волшебно плывущий в кружевных узорах?..
Мечты Андрюши глубоко запали в мое сердце, и хотя я была не Гарун, аль, Рашид, однако мне захотелось оставить в памяти Андрюши одно волшебное воспоминание.
Как я уже говорила, весь мой заработок принадлежал безраздельно мне. Дима никогда меня в расходах не контролировал, одевалась я на свои средства и из них же давала ежемесячно маме на ее личные расходы. Поэтому мне было легко начать откладывать деньги на мою выдумку. Но сумма росла очень медленно, а мне надо было очень много денег. Сколько же месяцев пришлось бы ждать? К тому же если я загоралась каким-нибудь желанием, то старалась привести его немедленно в исполнение.
Тогда я вышла из положения: заложила в ломбард несколько золотых вещей, так как знала, что при ежемесячном отчислении от своего жалованья смогу их выкупить.
После этого задуманный мною «волшебный вечер» сразу из мечты превратился в действительность: толстая пачка ассигнаций лежала в моих руках. Ура! Теперь начиналось самое интересное!
Мне нужен был старый кошелек, и я нашла его в одном из ящиков нашего комода, где лежала пропасть всяких ненужных и забытых вещей. Кошелек был весь потертый, смешной, старинной формы: полукруглый и пузатый. Наверно, он у нас остался еще от няни Пашеньки. В него-то я и запихала всю пачку денег.
Когда я вечером отправилась на очередные занятия в «Метрополь», то опустила этот кошелек во внутренний карман шубы. Поэтому, пока я танцевала, а моя шуба висела внизу, на вешалке, я была сама не своя от беспокойства.
От Андрюши не ускользнуло мое не совсем обычное настроение.
— Саня, что это ты сегодня не то рассеянна, не то взволнована чем-то? — спросил он меня.
— Да нет… так, вообще, — неопределенно ответила я, с одной стороны волнуясь, как бы не исчез кошелек, а с другой стороны — мучаясь тем, как подбросить этот кошелек, чтобы он и в чужие руки не попал и чтобы случай, который мне предстояло разыграть, был бы похож на правду.
— Знаешь, Андрюша, — сказала я, когда по окончании занятий мы с ним выходили из «Метрополя», — давай сегодня побродим немного по улицам, хочешь?
— Уж очень погода-то плохая, — ответил Андрюша, но, однако, согласился.
А погода действительно была препротивная: стояла середина февраля, и чем теплее днем пригревало солнце, тем злее по вечерам становилась уходившая зима.
В то время в Москве только что появилась новость: двухэтажные троллейбусы. Они курсировали от Охотного по Тверской, не то до села Карачарова, не то до села Кочки.
— Давай поедем с тобой до самого конца и обратно, — предложила я Андрюше, — я еще ни разу не каталась на двухэтажном.
— Я тоже, — ответил он и прибавил: — Это ты хорошо придумала, а то на улице такая слякоть и мокрота.
Наша танцевальная группа заканчивала свои занятия в тот день в 10 часов вечера, и поэтому мы отправились в наше путешествие около 11 часов.
В эти часы шикарный красавец — двухэтажный троллейбус — не был наполнен веселой вечерней московской публикой. Теперь в нем возвращались домой нагруженные покупками люди, которые целый день бегали по магазинам центральных улиц, или служащие, задержавшиеся на работе; и те и другие очень устали, но жизнь за чертой города развила в них привычку: усевшись в вагон, они с удовольствием под мерное и мягкое покачивание троллейбуса отдавались во власть дремоте. За темными мокрыми, запотевшими от холода стеклами окон разлилась сероватая мгла, в которой беловатыми мутными пятнами светились огни города. Они заметно тускнели, становясь менее яркими по мере того, как мы приближались к окраинам Москвы.
Разговор пассажиров постепенно тоже утихал. Иные счастливцы уже мирно дремали, клюя носом в такт движению троллейбуса.
По узенькой винтовой лестнице мы с Андрюшей поднялись на второй этаж. Там было совершенно пустынно, если не считать двух пьяных, которые спали на самом последнем диване, у стенки.
«Какая унылая картина, — думала я, — как бесцветны ежедневные будни нашей жизни…» Рука моя тем временем незаметно то и дело проверяла через сукно шубы выпуклость внутреннего кармана, в котором, чуть оттопыриваясь, притаился пузатый нянин кошелек. О, сколько волшебной власти в нем, в этих смятых бумажках!.. Я могу вырваться сейчас с Андрюшей к свету, к огням, к звукам оркестра; нам будут открыты двери любого ресторана, и на белоснежной скатерти перед нами появится все, что мы только пожелаем! Недаром милый мой друг Евгений, смеясь, называл меня и себя «режиссерами жизни». Если жизнь безрадостна, надо делать ее сказочной, но это довольно тонкое искусство, и, чтобы им овладеть, надо прежде всего обладать терпением и железной выдержкой.
Мне начинало казаться, что для того, чтобы подбросить кошелек, обстановка самая подходящая: двое пьяных спят, кондукторша внизу и никто не станет претендовать на находку.
Я уже успела незаметным движением вытащить из внутреннего кармана кошелек и теперь держала его наготове в широком рукаве моей шубы.
Но Андрюша занимал меня рассказом о только что прочитанной им книге, смотрел мне в глаза, все его внимание было сосредоточено на мне, и я не могла сделать ни одного движения без того, чтобы он его не заметил.
Что делать?.. В это время мы подъезжали уже к конечной остановке.
Кондукторша поднялась к нам наверх и теперь, тряся за плечи то одного, то другого, будила обоих пьяных.
«Пожалуй, сейчас самая удобная минута!» — подумала я и встала.
— Давай сойдем вниз, — обратилась я к Андрюше.
— Зачем? Здесь тепло и уютно, на этом же троллейбусе и обратно поедем, — запротестовал тот.
— Пойдем, пойдем! Хоть на станцию взглянем, — настаивала я. Андрюша согласился.
Я пошла вперед. Пройдя две ступеньки, я чуть-чуть тряхнула рукавом. Кошелек мягко выскользнул и упал мне прямо в ноги; я мгновенно наступила на него и, тут же сделав вид, что споткнулась, схватилась за перила и, привставая, поморщилась, точно от боли.
— Что это? — Нога у меня подвернулась, я чуть не упала. — На что это я наступила? — Нагнувшись вперед, я схватила кошелек и, затаив дыхание, прошептала: — Кошелек…
Андрюша мгновенно тоже нагнулся. Я увидела близко его взволнованное лицо, он схватил мою руку, державшую кошелек, и сжал ее до боли.
— Молчи, молчи! — свистящим шепотом произнес он. — Молчи, иди вперед… Никто не видел, иди! — Андрюша был настолько взволнован, что на одну секунду мне даже показалось, что я действительно нашла
