Воспоминание

разумности:

«Калли, то, что мы затеяли, может для тебя кончиться позором, потому что ты забеременеешь» — он знал, она все равно не остановится. И знал, что она сделает, что он захочет, и, следовательно, решение лежит на нем. Он знал: она-то будет согласна жить с ним и в шалаше. Она не из тех, для которых самое главное — деньги. Деньги для нее ничего не значат. Это он сам скорее умер бы, чем заставил ее работать, как, он видел, работают в деревне женщины, старея до срока, так и не начав жить.

Он чувствовал себя обязанным оформить все официально и законно, прежде чем то, что он хочет, будет принадлежать ему. Другими словами, он считал, что не имеет права взять то, что она предлагала, потому что по сути это было вознаграждение за то, что было им не заслужено. Честь никогда бы не позволила ему взять награду за то, чего не было. Честь — главнее этого для него ничего не было.

— Не смотри на меня так, — произнес он. Он постарался сказать это как можно спокойнее и легкомысленнее. Но прозвучало это умоляющим тоном. В его голосе было все то, что он чувствовал к ней. Она не догадывалась сама, как она красива в лунном свете. Ее большие глаза были полны тоски. Казалось, они жидкие, и в них плывет серебряная луна. — Мне больно, — выдохнул он.

Калли услышала боль в его голосе и в тысячный раз прокляла его честь. Вне сомнения, он считал, что то, что они делают, неправильно. Как может быть неправильным что- то, что они делают вместе?

Он протянул руку в ее направлении, предлагая помочь ей встать, но держа ее от себя на расстоянии.

Калли со вздохом приняла его предложение, а потом все же попыталась, обманув его, поцеловать его в губы. Смеясь, Талис увернулся.

— Посмотри на мои волосы: случайно, они не поседели? Я с тобой состарюсь. У тебя что, нет никакого чувства приличия, никакой воспитанности? Девушки должны быть неприступными, строгими и держаться от мужчин подальше. По крайней мере, не должны набрасываться на мужчин и валить их на пол.

Калли засмеялась. Повернув ее к себе спиной, он начал зашнуровывать ее платье. Поскольку корсета под ним больше не было, оно не совсем сошлось. Но настроение у обоих улучшилось от его шутки.

Калли тоже насмешливо заметила:

— Что странно, так это то, что у тебя хватило сил, чтобы выбить дубовую дверь, а вот на меня почему- то сил не хватает. Неужели ты думаешь, что я крепче, чем дверь, которая сделана из железа и дуба?

Он не удержался и, завязывая верхние шнурки, поцеловал ее в шею.

— Конечно. Я думаю, что ты крепче самого крепкого дуба.

— Что?! Я?! Да неужели? — Она уже начала оборачиваться, и он так дернул шнуровку, что она задохнулась и схватилась обеими руками за грудь.

— Калли, веди себя прилично! Я — мужчина.

Она засмеялась тому, как неубедительно прозвучали его слова. Потом нежно ответила:

— Слава Богу, что ты наконец заметил, что я женщина.

— Да, — тяжело вздохнув, сказал он. И в его голосе было тяжелое сожаление. В его голосе послышались слезы, как будто ему было очень больно. — Да, да, я заметил теперь, что ты женщина.

Положив руки ей на плечи, он повернул ее к себе и заглянул ей в глаза. Ему не нужно было лишний раз говорить, что все изменилось между ними. Важно было не то, что они уехали с фермы. Сегодня ночью снова вернулось то, что началось в тот день, когда они встретили Джона Хедли. За эти дни они узнали, как на них действует разлука.

— Пошли посидим, — сказал он. И, забравшись на каменные перила, оперся спиной о свод амбразуры. Он протянул сначала свои длинные ноги, устроив их на противоположном парапете, а потом руку Калли, чтобы она влезла и уселась на его коленях, как на мостике.

Она, не колеблясь, забралась к нему. Ее ноги были на его ногах, а головой она прильнула к его груди.

— Только спокойно! — велел он таким тоном, что Калли захихикала.

— Ну, расскажи мне все, — подождав, пока она успокоится, сказал он. — Рассказывай все, что важно и что неважно. Что ты делала, что видела, о чем думала? Ты придумала какие-нибудь истории? И рассказывала кому-нибудь? — Калли с наслаждением уловила в его голосе оттенок ревности. Она положила голову ему на плечо. Может, стоило бы подразнить его, сказать, что ей без него тут очень хорошо…Она не могла.

Но, с другой стороны, расстраивать его она тоже не имела права. Нельзя было допустить, чтобы он думал, что она глубоко несчастна.

Услышав, что она думает, он заметил с сожалением:

— Ты печальна.

— Нет-нет, что ты. Все просто чудесно. Мне так приятно, что я со всеми этими милыми женщинами. Они стали мне сразу же все как сестры, так добры… Всему меня учат.

Талис зарылся носом в ее волосы, вдыхая их аромат. Раньше он всегда думал, что волосы Калли доставляют ей, да и ему, одни сплошные неприятности. Если только она не заплетала их в косу, они начинали цепляться за все: за ветки деревьев, за вереск, даже за его руки… Так когда же они успели стать такими роскошными?

— Ты врешь, — не задумываясь, сказал он. — Скажи мне правду.

Она молчала.

— Ты что, забыла все? — продолжал он ее уговаривать. — Уже ничего не помнишь? Даже то, что тебе никогда не удастся меня обмануть?

Когда она заговорила, в ее голосе были слезы:

— Это ты меня забыл!

Он отодвинулся от нее, чтобы посмотреть на нее в профиль.

— Как ты так можешь говорить? Чтобы я забыл тебя? Ни минуты не проходило, чтобы я о тебе не думал. На что я ни посмотрю, с кем ни заговорю — все время думаю только о тебе. Я…

Он оборвал себя, потому что не желал, чтобы она все знала. В конце концов, он должен сохранить свое мужское достоинство. Больше он ей ничего не скажет.

Калли улыбнулась. Больше ничего и не надо.

— Ты без меня скучал и хочешь произвести на меня впечатление.

— Ха! — отозвался он. — Произвести на тебя впечатление! Да это-то уж, конечно, не сложно. Ты же такая крошка, что тебя запросто можно переломить пополам.

С этими словами он схватил ее талию руками, как в клещи, и так ее сжал, что она не могла вздохнуть, потом расслабил тиски.

Она, смеясь, оперлась о его плечо.

Помедлив, он предложил:

— Я хочу, чтобы ты могла мной гордиться. Я хочу показать тебе, как я уже научился владеть мечом.

Она вздохнула. Она могла бы сказать ему, что любит независимо от его умения, от того, как он владеет мечом и лошадью или как он не владеет вообще ничем. Она просто любила его, и все. Она его любила независимо от того, какие были у него умения и навыки. Она любила бы его, говоря словами Дороти, даже без ног и без рук.

— И многому ты научился? — спросила она, не потому что это было интересно ей, а потому что это было важно для него, а он был для нее всем.

Он кивнул. Она заметила, что его что-то тревожит. Она подумала, что, пожалуй, замечает это уже некоторое время. Нужно было, значит, выяснить, что это, и исправить. Неважно, что самой ей было страшно скучно жить в компании пустоголовых женщин, с которыми ей было не о чем даже поговорить. По- настоящему важно было только, счастлив Талис или нет.

— В чем дело?

Талис терпеть не мог признавать свою слабость.

Он ни за что не хотел признать, что она ему нужна. Но с каждым моментом каждого дня он понимал, что она нужна ему все больше, больше, чем он мог думать, больше, чем он полагал возможным. Триумфы побед