Всмотрелись попристальней. Да нет, не к капищу направлялся неведомый храбр - просто бродил. Да и к седлу не было вроде ничего приторочено…
- Эва! - изумился Плоскыня. - Да это же Ахтак из дружины сволочанской!..
Богатырь как раз поднял голову. Все точно: рылом - желт, глазки - косеньки, нос - пяткой…
- Эй, Ахтак!.. - осерчав крикнул Брусило, негораздо оглашая привычную к тишине заповедную землю. - Ты чего по Ярилиной Дороге расхаживаешь? Мало-мало дурной? Голова дыра вертеть, мозга лить?..
Ахтак повернул к ним башку, ощерился и выбранился, видать, по- своему. Однако ветерок веял в его сторону, и слобожане ничего не услышали. А и услышали бы - так не поняли…
- У, поганый!.. - гневно пробурлил Плоскыня. - Мало им всыпали тогда на речке Сволочи!.. Надо будет боярину пожалиться: ишь, гуляет себе по теплынской земле и страха не ведает… Взять бы его сейчас на рожон…
Однако связываться с дурным богатырем ни тому, ни другому не хотелось, да и капище уже было близехонько. Вскоре колья волокуш заскрежетали по плоским камням, и стало Брусиле с Плоскыней не до Ахтака…
Остановились, ошарашенно озираясь. Деревянные замшелые идолы явно несли на себе следы свежих увечий, причиненных, по всему видать, топором. У Старого Перуна, к примеру, было напрочь стесано мужское естество, а у Мокоши [84] - так даже и женское…
Тем часом отворилась дверь низкой избушки, и у слобожан вовсе дух перехватило. В серой суровой рубахе до пят, весь увешанный оберегами, с посохом в деснице, порог переступил Докука… Да полно, Докука ли?.. Власы и брада малость всклокочены, голова чуть откинута назад, глаза неистово пылают синими угольями…
Заробели берендеи, попятились. Вишь, какими из-под земли-то, оказывается, выходят…
А уж когда кудесник, размашисто ставя посох, приблизился и прожег взглядом до хребта с затылицею, почуяли оба в ногах некую хрупкость.
- Сколько раз сегодня ночью на жену посягал? - глуховатым подземным голосом вопросил кудесник Плоскыню.
Тот смешался. По правде сказать, Плоскыня уж и забыл, когда он посягал на жену.
- Н-ни разу… - вымолвил он, поморгав.
Взор кудесника обратился к Брусиле.
- А ты?
- Четырежды, - весь пожимаясь от неловкости, сознался тот.
Кудесника передернуло.
- Б-блудодей!.. - проскрежетал он, с ненавистью глядя на Брусилу. - За сей грех пожертвуешь еще три берендейки… Осильем блуд творили?
Слобожане облизнули губы, переглянулись.
- Не-ет… Разве что с умолвкой…
Кудесника перекривило пуще прежнего. Синие глаза его словно выцвели вмиг, стали подобны расплавленному олову. Грянула о камни железная пята посоха, высеклись, брызнули жирные искры.
- Жалуетесь, что солнышко слабо греет? - зловеще процедил незнамый Докука. - Еще бы ему не охолонуть, добросиянному, на ваши блудние сласти глядючи… А ну отвечай, срамник: когда лобзаешь, губами плюскаешь?..
«А ведь и впрямь конец света скоро…» - подумалось вдруг одуревшему разом Плоскыне.
Проводив волчьим взглядом двух слобожан, направляющихся с гружеными волокушами к капищу, Ахтак смекнул, что забрел слишком далеко от места битвы. Ясно виднелся деревянный колпак над жертвенным колодцем, чернели пошатнувшиеся кто куда резные идолы. Богатырь взлетел единым махом в высокое седло и погнал коня обратно - в сторону порожистой мутной Сволочи. Ездить верхом по Ярилиной Дороге почиталось величайшим грехом и у сволочан, и у теплынцев, но Ахтак не был ни тем, ни другим и, сказать по правде, тайно презирал всех берендеев. Жалкий народ - землю пашут… А бранятся так, что понимай их косоглазый богатырь получше - саблей бы изрубил…
Когда оземленелые развалины мертвого города остались за правым плечом, Ахтак осадил коня, спешился и вновь начал оглядывать пригорки. Другой на его месте давно бы и думать забыл о той злосчастной битве. Эко диво - поперек спины кочергой перетянули! Ну дразнят теперь, понятно, согнутый палец бесперечь издали показывают… Так ведь всех дразнят! Какого храбра ни возьми - каждому прилеплено прозвище.
Тем более кочергой-то Ахтака огрел не кто-нибудь - черный бес, из навьего мира выползок!.. Поразмысли здраво, махни рукой, да и живи себе дальше. Даже гордись, если хочешь, ушибленное место показывай…
Но на то он и Ахтак - обидчивый да упрямый… Ощупав чуть ли не каждый бугорок на поле недавней битвы, он и впрямь наткнулся в конце концов на изноровленную в виде пригорка крышку. «Секир башка!..» - с угрюмой радостью подумал богатырь, стреножил коня и подковырнул деревянную кромку сабельным жалом.
Черная сырая дыра напоминала жерло колодца, только не круглое, а четырехугольное. В одну из стен были вбиты железные скобы, по которым, надо полагать, и выбрался в прошлый раз на ясный свет Ахтаков обидчик.
- Мало-мало ходи сюда!.. - гортанно крикнул богатырь в гулкую бездонную дыру. Заголосило долгое эхо.
Не дождавшись ответа, Ахтак презрительно цыкнул и протянул разочарованно:
- Э-э-э…
Чумазый бес с кочергой явно праздновал труса. Ахтак тронул верхнюю скобу, удостоверился, что вколочена она достаточно крепко, и полез вниз. Во те пещеры во глубокие…
Нащупав подошвой плотное земляное дно, вслепую высек искру и, неслышным шагом двинулся по каменному тесному отнорку, держа смоляной светоч в левой руке, а обнаженную саблю - в правой.
Подземный переход раздался, обернулся гулкой огромной полостью, тянущейся шайтан [85] знает куда и шайтан знает откуда. По дну волоклась глубокая полукруглая борозда, словно бы оставленная брюхом великой змеи. Сзади было совсем темно, а впереди мельтешили желтые огонечки и перекликались хриплые бесовские голоса.
«Предки! Поддержите меня в бою под мышки!..» [86]
- Ур-р!.. - прорычал Ахтак устрашающий боевой клич, и черная гулкая бездна откликнулась ревом, громом, хохотом. Но Ахтака шумом не проймешь. Он и сам визжать умел, да так, что враги коней отворачивали… Богатырь спрыгнул в ров и, держа саблю на отлете, вскинул повыше смоляной светоч.
