Осенью восемнадцатого года красные расстреляли мужа его родной сестры: он владел на Херсонщине пятью мельницами и сотрудничал с немцами, когда те хозяйничали на Украине. Сестра не надолго пережила его: в конце того же года она померла от тифа. Остался сын. Сейчас ему двадцать один — двадцать два года. Парень гайдамачил за Центральную раду, служил у Деникина, а затем долгое время состоял в повстанческом отряде известных на Херсонщине эсеров и националистов братьев Смагиных. Когда отряд ликвидировали, он с полгода скрывался у какой-то бабенки недалеко от Серогоз. Но и там спокойно не усидел: заварил какую-то кашу, убил комбедовца. Пришлось удирать. Парень раздобыл где-то бумаги демобилизованного красноармейца и подался к родному дядюшке. Вот уже третий месяц живет на птичьих правах в Одессе, на Ближних Мельницах. Его давно бы надо пристроить к «настоящему делу», да все как-то случая не было…
— Уверен ты в нем? — спросил Рахуба.
— Как в себе. Парень битый!
— А убеждения у него какие?
Золотаренко пожал плечами:
— Какие убеждения! Красных ненавидит — вот и все его убеждения. Да сами увидите. Завтра схожу за ним, приведу.
— Не завтра — сейчас! — твердо сказал Рахуба. — Сразу же и отправляйся. К утру чтобы был здесь!
— Далеко это… — уперся было Золотаренко.
Рахуба нетерпеливо сморщился:
— Разговаривать ни к чему! Минуты нельзя терять. Стой! Как его звать-то, племянника твоего?
— По новым документам — Алексей Николаевич Михайленко…
'ПЛЕМЯННИК' ЗОЛОТАРЕНКО
Лампа стояла на стуле. Его высокая спинка отгораживала Рахубу от света, и, войдя в каморку, Алексей увидел только большую, закутанную в старое одеяло ногу, вытянутую на топчане. Из одеяла торчала белая пятка с твердыми расплющенными краями.
— Вот это он и есть, племяш мой, — сказал Золотаренко, входя следом за Алексеем и затворяя за собой дверь.
Сдвинув брови, «племяш» силился разглядеть Рахубу. Высокий, с прямыми костистыми плечами, он стоял, держа руки по швам, слегка разведя локти, и эту военную выправку, которую не мог скрыть даже чужой мешковатый пиджак, прежде всего отметил Рахуба. Видимо, служба у Деникина не прошла даром для племянника Золотаренко.
— Как звать? — спросил Рахуба.
— Михайленко Алексей, — четко, как и полагается докладывать начальству, отозвался парень.
— Я спрашиваю настоящее имя.
— Какое еще настоящее?… — «Племяш» нахмурился и взглянул на Золотаренко.
— Говори, говори, — подбодрил тот, — все говори, не сомневайся. В жмурки играть нечего!
— Ну, Василенко… Алексей Николаевич Василенко.
— Садись, Алексей Николаевич.
Рахуба, кряхтя, передвинул больную ногу к стене, освобождая место.
Алексей сел, сложил на коленях большие руки.
— Расскажи, что ты за человек? — предложил Рахуба.
— Человек я обыкновенный, — сказал Алексей простовато. — Демобилизованный красноармеец. По причине болезни отпущен вчистую.
— Что за болезнь?
— Желтуха Заболевание печени,
— И документ есть?
— Есть.
Рахуба помолчал, прищурился и спросил в упор:
— А если хозяин объявится?
— Какой хозяин?
— Не придуривайся! Хозяин документов.
Одно мгновение Алексей настороженно смотрел на Рахубу, потом отвел глаза и глухо выговорил:
— Не объявится!…
— Ясно! — Рахуба придвинулся к нему. — А как докажешь. что ты есть Василенко?
— Кому доказывать?
— Хотя бы мне.
Алексей поерзал на топчане и снова нерешительно оглянулся на Золотаренко.
— Доказать нетрудно, — медленно проговорил он. — Только больно много вы с меня спрашиваете, гражданин… не знаю даже, как вас величать. Если уж начистоту, так начистоту. Мне ведь тоже жить охота!
«И впрямь, битый!…» — подумал Рахуба.
Парень казался ему подходящим. Смущало только одно обстоятельство: племянник Золотаренко был птицей перелетной, а Рахуба предпочел бы сейчас иметь дело с человеком солидным, оседлым. Таких легче держать в руках.
Однако приходилось рисковать. К тому же рекомендация Золотаренко, который за эти дни показал себя абсолютно надежным человеком, тоже кое-чего стоила.
— Ну ладно, — сказал он, — коли так… Ты про «Союз освобождения России» слышал?
— Доводилось…
— Так я его полномочный эмиссар полковник Рахуба.
Наблюдая за «племянником» Золотаренко, Рахуба с удовлетворением отметил, что при слове «полковник» у того, будто сами собой, по-строевому раздвинулись плечи. «Военная косточка, деникинец! …»
Желая усилить впечатление и в то же время показать, что Алексей внушает ему доверие, Рахуба слегка отодвинул стул. Тень отскочила в угол. Свет упал на заросшее лицо эмиссара с сильной челюстью и широким, наползающим на глаза лбом.
— Теперь давай начистоту! — сказал он. — Мне нужен человек для серьезного поручения. Сам я, как видишь, из строя выбыл, угодил здесь в одну переделку…
Алексей наклонил голову: знаю.
— Он, — Рахуба указал на Золотаренко, — советует использовать тебя. Вот я и хочу знать, будешь ты работать для великого дела освобождения России или, как некоторые, уже продался большевикам?
— Насчет этого не извольте беспокоиться! Пускай, господин полковник…
— Называй по фамилии, без чинов.
— Виноват… Пускай дядя Валерьян скажет, можно мне доверять или нет.
Тон у Алексея был нетерпеливый, даже грубоватый, и это подействовало на Рахубу сильнее, чем если бы Алексей стал клясться и уверять его в преданности.
— Ладно, — кивнул Рахуба, — документы покажи.
Алексей порылся в кармане и протянул ему справку о демобилизации и бумагу, выданную тульским военным госпиталем. Затем, подпоров подкладку пиджака, он вытащил небольшой пакет, завернутый в кусок черного лоснящегося шелка.
— Это мои, настоящие…
Из пакета был извлечен аттестат зрелости выпускника 1-й херсонской мужской гимназии Василенко Алексея и заверенная печатью справочка, в которой говорилось, что вольноопределяющемуся 1-го симферопольского добровольческого полка Василенко «поручено заготовление продовольствия в деревнях Дубковского уезда».
