— Предпочитаю суп с укропом.
Он передал Дяглову, что совещание атаманов Шаворский предполагает устроить не в Нерубайском, как намечалось ранее, а во флигеле Резничука: это, мол, самое безопасное сейчас место. Кроме того, Шаворский велел отрядить нескольких человек для встречи и охраны Максимова.
— В чье распоряжение?
— В мое, — сказал Алексей.
Так оно и было. Шаворский решил, что уж если заменять Микошу, так заменять до конца. И поскольку его бывший телохранитель возглавлял при нем нечто вроде комендантского взвода, то и эти функции переходили теперь к Алексею.
— Ладно, — кивнул Дяглов, — выделю. — Он осмотрел посетителей ресторана и, не найдя ничего подозрительного, прохрипел: — У меня скверные новости из Киева: чека разгромила «Всеукраинский повстанком».
— Уже?… — вырвалось у Алексея.
— Почему «уже»? Что значит «уже»? — быстро спросил Дяглов.
— Так всего ж две недели назад был здесь их доверенный. Мы с хозяином его и встречали.
— Две недели! — повторил Дяглов. — Их в два дня погромили, почти никто не ушел!… Скажи Викентию: к приему Нечипоренко все готово.
— Есть.
Дяглов ушел, а вслед за ним, неожиданно протрезвев, поплелся один из пьянчужек, дремавших за столиками.
Сообщение о разгроме «Всеукраинского повстанкома» в тот же день (подтвердил Оловянников; Алексей теперь почти каждый день встречался с ним на конспиративной квартире. Немалую роль в ликвидации повстанкома сыграла явка, полученная от Поросенко. Скупой на похвалы, Оловянников сказал:
— Тебя в приказе отметили по вучека[10], поздравляю! — и руку пожал.
Алексей доложил ему о встрече с Дягловым. Расставаясь, попросил:
— У Петра Синесвитенко сынок остался. Мне все недосуг забежать посмотреть, как он там. Может, поинтересуетесь, Геннадий Михайлович? Его бы хоть на время пристроить, а после я его к себе возьму.
— Это Павлушку-то? — спросил Оловянников, в который раз удивляя Алексея своей осведомленностью. — Опоздал ты немного: его Инокентьев забрал.
— Куда забрал?…
— К себе. Говорит, воспитаю вместо Витьки: у него сына Витьку убили под Перекопом.
— Правда? — изумился Алексей. — А Пашка что?…
— Что — Пашка. Хороший хлопчик. Он к Василию со всей душой.
Алексей почесал голову под фуражкой. Вот те на, Пашка у Инокентьева! А он-то привык считать мальчонку горемыкой, до которого никому дела нет.
— Большая семья у Василия Сергеевича? — спросил он.
— Одна жена осталась, тихая женщина, ласковая. Не сомневайся, мальчонка в хороших руках. Да и сам Василий — душа человек, не смотри, что угрюм.
Алексей вспомнил, как провожал его Инокентьев к Баташову, и подумал: «Кажись, и впрямь Пашке здорово повезло!…»
СОВЕЩАНИЕ В НЕРУБАЙСКОМ
Близился день приезда Максимова, и, следовательно, не за горами было завершение операции.
Подготовка к ней велась в абсолютной тайне. Если не считать сугубо засекреченных разведчиков, посвящены были только пять человек: Немцов, Оловянников, Инокентьев, Кулешов и начальник оперативного отдела губчека Демидов — гроза одесских бандитов, про которого они пели в своих песнях:
Кроме этих пяти человек, ни один сотрудник губчека даже не подозревал о готовящейся операции. Люди были заняты повседневной оперативной работой, которая отнимала у них все время и все силы.
Шаворский также готовился к приему Максимова. Все у него шло как по маслу. На приглашение собраться атаманы ответили согласием. Воздержался «пока один Заболотный, но Шаворский был уверен, что и он приедет. В эти дни он впервые в разговоре с Алексеем упомянул о своей агентуре в губчека.
Случилось это так.
На авиационном заводе «Анатра» чекисты арестовали за саботаж нескольких инженеров. Один из них был членом организации Шаворского, состоял в пятерке.
Вечером того же дня .на квартире у вдовы какого-то издателя, где иногда Шаворский ночевал, он говорил Алексею:
— Все дело в системе. Она проста и логична. Это — цепь, крепкая, как железо, и эластичная, как резина. Большевики уже опутаны ею с ног до головы, но пока еще не чувствуют этого, Почувствуют, когда она затянется у них на горле!
Разговор велся в большой уютной комнате с лепными карнизами, портретами на стенах и роскошной мебелью цвета «птичий глаз». Шаворский был в стеганой кофте с галунами и в домашних туфлях покойного издателя. От него снова попахивало спиртом. Время от времени в комнату заглядывала хозяйка дома, плоская блондинка с восковым лицом и неестественно белым носом.
— Тебе ничего не нужно, Викки? — спрашивала она фистулой, надменно обходя взглядом Алексея.
— Благодарю, ничего, — холодно отвечал Шаворский.
Когда женщина исчезала, он зябко передергивал плечами, вздыхал, как бы ища сочувствия.
— Вот оно, главное неудобство конспирации!… — и возвращался к прерванному разговору. — Разорвать эту цепь большевики не в состоянии. За примерами недалеко ходить. Сегодня чека накрыла одного из наших. Ну и что? Чего они добились? Пятерка, в которой он состоит, не пострадает. Прикончат одного, на том и облизнутся.
— Почему одного? А где остальные?
— Остальных им не найти: члены пятерок знают только своего руководителя, а тот еще за сутки был предупрежден об аресте.
У Алексея пересохло во рту. Он спросил как можно небрежней:
— Как так?
Шаворский снисходительно опустил веки. Он достал из кармана пачку папирос — таких же, какие были у Микоши («Сальве», десять штук, табачной фабрики братьев Поповых), закурил и, выцедив дым сквозь зубы, негромко сказал:
— Неужели вы думаете, Седой, что мы могли бы столько времени держаться, не будь у нас источника информации в самой что ни есть . чекистской утробе? Хм… Уже «по крайней мере два или три раза чека ничего не стоило раздавить нас в порошок. Давно бы мы гнили с вами где-нибудь в яру с пулей в затылке. Как видите, живем. Более того, в настоящее время для нас даже не слишком опасны агенты, которых засылает Немцов. Да вот хотя бы с элеватором: кто-то ведь пронюхал о поджоге и стукнул в чека — Да, да, был донос! И что же? Всевидящий Немцов узнал о нем только через сутки. А мы покамест успели ликвидировать единственного свидетеля, который мог навести чекистов на след. Вот как надо работать, уважаемый!… —Он сделал еще несколько затяжек, воткнул папиросу в розовую морскую раковину и позвал
