разнообразии: катастрофа, крушение поезда, землетрясение, буря, война, болезнь, несчастный случай – какие-то проявления слепой и беспощадной силы, особенность которых заключается в том, что мы никогда не можем заранее определить минуты, когда это произойдёт, этот мгновенный перерыв в истории мира. «Ибо не ведаете ни дня, ни часа…» И вот тому из нас, у кого хватит душевной силы на преодоление страшного сопротивления этому, вдруг даётся возможность стать на какое-то время сильнее судьбы или случая, землетрясения или бури и точно знать, что в такую-то секунду он остановит ту сложную и длительную эволюцию чувств, мыслей и существований, то движение многообразной жизни, которое должно было бы раздавить его в своём неудержимом ходе вперёд. Любовь, ненависть, страх, сожаление, раскаяние, воля, страсть – любое чувство и любая совокупность чувств, любой закон и любая совокупность законов – всё бессильно перед этой минутной властью убийства. Человек, которому принадлежит эта власть, тоже может стать её жертвой, и если он испытывал её притягательность, то всё остальное, находящееся вне пределов этого представления, кажется ему призрачным, несуществующим и неважным, и он не может уже разделить того интереса ко множеству незначительных вещей, которые составляют смысл жизни для миллионов людей. С той минуты, что наделенный такой властью человек знает это, мир для него становится другим и он не может жить, как те, остальные, у которых нет ни этой власти, ни этого понимания, ни этого сознания необыкновенной хрупкости всего, ни этого ледяного и постоянного соседства смерти.
Против этой власти убийства или идеи неподвижности, общий смысл который заключается в том, что личная участь не важна и мы всегда носим с собой нашу смерть, можно бороться только её же оружием; и применение этого способа борьбы невольно приближает к нам зловещий и мертвый мир, призрак которого преследует нас с начала мира. Гамлет знал и чувствовал всю хрупкость так называемых положительных концепций, знал, что такое смерть, но он не испытывал ни страха перед ней, ни её притяжения. Было что-то трудноопределимое, что не позволяло ему дойти до конца в этой тягостной области понимания конечных истин. Он так напряженно думал об этом, что иногда ему начинало казаться, будто он слышит какой-то приближающийся шум, так, точно он должен был, усиливаясь, дойти до него. Ему казалось, что он знает ответ на этот вопрос и знал его всегда и он был настолько естественен и очевиден, что у него никогда – в последнюю минуту – не могло возникнуть сомнения в том, каким именно он должен был быть.
Ведь нет ни одной заповеди, справедливость которой можно было бы доказать неопровержимым образом, как нет ни одного нравственного закона, который был бы непогрешимо обязателен. И этика вообще существует лишь постольку, поскольку мы согласны её принять. Смерть и жизнь нужно брать условно, как два противоположных начала, охватывающих, в сущности, почти всё, что мы видим, чувствуем и постигаем. И закон такого противопоставления есть нечто вроде категорического императива: вне обобщения и противопоставления мы почти не умеем мыслить.
И сейчас, когда устроенная Блайвасом… и наверняка кем-то ещё ловушка захлопнулась, Гамлета заманили в то единственное в зале место позади джипа, где он был скрыт от глаз многочисленной публики, когда его ударили ножом в спину и затолкали в салон Хаммера и выпущенный под подписку о невыезде Павлюк занёс нож для последнего удара… в этот последний миг перед смертью, то есть мгновенным насильственным прекращением ритма, Гамлет с предельной ясностью ответил себе на свой же вопрос, касающийся конечных истин, и эта последняя его мысль стала и его последним посланием его родным и близким, детям и внукам, которые остаются на этой земле:
«Нам дана жизнь с непременным условием храбро защищать её до последнего дыхания».
Глава 79
Выбравшись из «девятки», Штрум услышал подымающийся к нависшему небу гул и почувствовал себя как на космодроме. На площади играла рок-группа, шумела, волновалась толпа. Плотные слои атмосферы широкого веселья встречали уже на подходах к Исаакиевской площади. При виде массового скопления людей такой архетипической наружности становилось понятно: в этом есть что-то подлинное.
Трибуна была установлена возле памятника Николаю I, напротив Мариинского дворца. На деревянном помосте коллектив бородачей в клетчатых рубахах исполнял композицию, напоминавшую стук и скрежет по металлическим крышам. От мотоциклетный рёва гитар, истеричных клавишных и заклинаний-скороговорок волосы вставали дыбом и кровь едва ли не хлестала из ушей.
Настоящий рок с яйцами наверняка пришёлся по душе фанатам в сине-бело-голубых Зенитовских шарфах, а также юному панк-быдлу и косматым байкерам, до невозможности суровым парням в «генеральских» косухах с нашивками и заклепками, на татуировках и перстнях-субботниках. Насчет байкеров – все вопросы, у чьих драконов тут самый большой размах крыльев, отпадают сами собой. При виде таких упырей бабушки обычно крестятся – им кажется, что пришёл армагеддон, а насколько эти макабрические хари сильны в деле – через час будет видно.
Среди собравшихся Штрум разглядел в пестрой толпе хипстеров в виниловых штанах и эмо-кидс – юные субтильные создания с черными гитлеровскими челками и щедрым пирсингом, возможно, они не понимают, зачем сюда пришли, ну так надо забраться на сцену и растолковать, что к чему.
Мясо нарастало. Бородачей в клетчатых рубахах сменили одутловатые личности с внешностью архетипических гопников, которые, деря глотку и насилуя струны, скакали по сцене горделивыми козлами и выдавали шквальные гитарные номера один за другим, заставлявшие публику биться в жестком слэме. Тупоголовое, но при этом крайне задорное гитарное молотилово размазало зрителей перед сценой. Вслед за ними на сцену выскочил рычащий металлоголовый громила в коже, и так задал всем петуха, что после десяти минут выступления у него самого пот полился градом со лба, обильно смачивая микрофон. Музыканты создавали звуковой напор, сравнимый с авиационным налетом. Топорный шумовой экстремизм окончательно подмял толпу.
– Концерт без бухла – не концерт, – сказал Штрум, наблюдая, как участники мероприятия затариваются баклашками бесплатного пива и водочными стволами возле оплаченных Раймондом микроавтобусов. – Самый больной музыкальный вопрос – это печень.
Возле динамиков находиться было невозможно – там будто кто-то вёл пристрелку «шмайссера», но даже в этом месте передвигаться стало невозможно, площадь была забита до отказа. Выступления следовали одно за другим нон-стоп, с небольшими, не более минуты перерывами, после чего на слушателей обрушивалась очередная ковровая бомбардировка.
Деструктивные симфонии предсказуемо подействовали на разогретую алкоголем публику: народ бесновался вовсю. Угадывались все первичные признаки больших беспорядков.
Отгремели железнодорожные буги, изымающие остатки мозгов, а музыкальное изложение лютых русских народных галлюцинаций от Пахома и Прохора в народе же и закончилось: не выдержав пустоты на сцене, исполнители нырнули в толпу и допели последнюю песню в окружении благодарной публики, пока не ожидавшие такого порыва здоровяки-охранники продирались сквозь ряды зрителей.
Сцена была готова для очередного перформанса.
– Давай, с богом, – подтолкнул Раймонд.
Штрум обвёл сумрачным взглядом низко нависшие тучи, прислушался к гулу толпы, привычно опустил руку на пояс, нашаривая нож. Командир Фольксштурма поднялся на трибуну. Вся площадь охватывалась одним взглядом. Какая-то мрачная сила небесных глубин пронизывала тяжелые, словно налитые свинцом, тучи. Он сжал рукой микрофон и закричал:
– Ублюдки! Подонки! Пидорасы!
Все мгновенно замолчали. Наступила тишина ущелья. Слышно было, как падает монетка на другом конце площади. Штрум, указывая на здание заксобрания, продолжил:
– Да, да! Вами управляют подонки и пидорасы! Вы не знаете нового губернатора, а я его знаю! Он ебёт в жопу федеральные иммиграционные законы и наводняет город нелегальными чурбанами! Расово неполноценные чурки убивают русских! Смерть чуркам! Нахуй чурок! Смерть чуркам! Смерть чуркам!
Его крик вырывался из самой утробы и звучал как боевой вопль первобытного человека. Лимон, и другие бойцы Фольксштурма, поразились голосу своего командира – голосу такой непомерной силы, которая способна увлечь самые равнодушные души и пробудить чувства самые возвышенные. Кинетической энергии в нём было заложено ничуть не меньше, а то и больше, чем в только что отгремевших треках рок-групп. Негодующий гул прокатился по рядам.
– Они убили Сашу Родина – нашего русского парня – здесь, на Невском возле Парнаса! – вновь загремел
