постановлениями не предусмотренный.
– Да, – подтвердил Федор Петрович, – на этот счет даже и в проекте нового устава ничего не говорится. Однако, товарищ Землянина, из документов следует, что вы состояли на учете в Краснопресненском райкоме партии куда дольше, чем у нас. Вас там, безусловно, знают лучше. Почему бы вам для решения вопроса о вашей партийности не обратиться туда?
– Потому что умерла я у вас, – ответила Землянина, – и партбилет мой после смерти был сдан в ваш сектор учета. То есть я вынужденно выбыла из рядов в вашем районе, тут и должна в них вернуться.
– Логично, – согласился Федор Петрович. – А скажите, Анна Ефимовна: из документов следует, что вы… м-м… выбыли в возрасте семидесяти двух лет. Выглядите вы куда моложе. Это очень приятно, разумеется, но…
– Когда происходило мое возрождение, – отвечала Анна Ефимовна, – мой сын воспользовался старой записью…
– Сын? – переспросил секретарь. – При чем тут сын?
– Так он же меня и реставрировал. Он ученый…
– Ах, вот как. Ну и что же?
– То, что мне сейчас примерно – практически – шестьдесят с небольшим, хотя календарно, если бы не этот перерыв, было бы восемьдесят с хвостиком.
– Возрождение, вы говорите? – взглядом испросив разрешения, вмешался Иван Сергеевич. – Возрождение, товарищ Землянина, это скорее из историко-культурной терминологии. А то, что произошло с вами, уместнее было бы назвать воскрешением из мертвых.
И он, несколько приподняв брови, почему-то покачал головой.
– Возрождение, воскрешение – какая разница? – проговорила Землянина, менее всего думавшая сейчас о терминологии.
Теперь покачал головой и Федор Петрович.
– Ну нет, – сказал он, прищурясь, – разница есть, и немалая. Странно, что вам, товарищ Землянина, в прошлом члену партии с немалым стажем, она не бросается в глаза. Даже обладая элементарным политическим чутьем, можно было бы понять, что «воскрешение» – совсем не то, что «возрождение». Потому что термин этот, как вы прекрасно знаете, относится к сфере религиозной. А партия, товарищ Землянина, к религии относится по-прежнему отрицательно, как к искаженному, неверному мировоззрению, уводящему людей в сторону от понимания подлинных задач трудящихся. То, что в рамках перестройки и гласности религия, как может показаться, восстановлена в некоторых правах, вовсе не значит… Но скажите мне: как вы сами, коммунистка, насколько я могу судить, во всяком случае, по убеждениям… так ведь?
– Безусловно, – гордо кивнула Землянина.
– Какую оценку вы сами можете дать своей деятельности по вашему… восстановлению в живых, в ходе которой вы прибегли к помощи идеологически чуждого партии – и вам, следовательно – мировоззрения? Нет ли в этом элементов оппортунизма, беспринципности и отхода от атеистического мировоззрения?
– Категорически протестую, – твердо ответила Землянина. – Я ни слова не говорила о воскрешении. Меня не воскрешали! – вы правы, для коммуниста это звучало бы по меньшей мере странно. Меня восстановили; разве позорно для коммуниста быть восстановленным – сперва в жизни, а потом и в партии? В истории нашей родины имеется восстановительный период!
– Да, конечно. Но коммунист, товарищ Землянина, должен всегда и во всем сохранять кристальную чистоту.
– Разумеется, – подтвердила Землянина.
– Как же в таком случае следует расценивать то, что вы в таком серьезном деле прибегли к той самой семейственности, которая всегда осуждалась партией?
– Не понимаю, – сказала Анна Ефимовна растерянно.
– Чего же тут не понимать? Вы ведь сами признали, что вновь возникнуть в жизни вам помог не кто иной, как ваш собственный сын. Вот и Иван Сергеевич слышал. Что же это, по-вашему, как не семейственность?
– Простите, – сказала Анна Ефимовна, собравшись с силами, – но не кажется ли вам, что вы тоже возникли в этой жизни благодаря действиям ваших собственных отца и матери? Может быть, это тоже семейственность? И как к этому вашему появлению относится районная партийная организация?
– M-м… Ну, это спорно, – сказал Федор Петрович, несколько смущенный неожиданным поворотом темы. – Как ты думаешь, Иван Сергеевич?
– Очень, очень спорно, – поддержал помощник.
Наступило молчание, продолжавшееся с минуту.
– Хорошо, – сказал секретарь, во время паузы вновь перелиставший бумаги в папке. – Но вот существенное обстоятельство. Тут, среди документов, я никак не могу найти решение о вашем восстановлении.
– Я ведь и прошу, – сказала Землянина, – о решении бюро райкома о моем восстановлении.
– Что касается восстановления в партии, то начинать вам следовало не с нас, а с первичной парторганизации, и уже ее решение мы стали бы рассматривать, – сказал Федор Петрович. – Но сейчас я имел в виду другое решение: о вашем восстановлении в жизни. Кем принималось такое решение, товарищ Землянина? И принималось ли оно вообще?
Тут Анна Ефимовна несколько смутилась.
– Я, собственно, не в курсе, – сказала она. – Это лучше было бы спросить у сына…
– Не было решения, не было, – сообщил Иван Сергеевич. – Мы запрашивали. Никто не разрешал.
– А кто должен давать такое разрешение? – еще менее уверенно спросила Землянина.
– Ну, тут надо подумать, – сказал Федор Петрович. – Может быть, трудовой коллектив. Или райсовет. Или Мосгорисполком.
– Верховный суд, – подсказал Иван Сергеевич. – Коллегия по гражданским делам.
– Да, это лучше всего, – согласился Федор Петрович. – По протесту прокурора.
– Совершенно верно, – поддержал помощник.
– Ну да. Вот пусть Прокуратура Союза опротестует… ну, хотя бы свидетельство о вашей смерти. По вновь открывшимся обстоятельствам. Прокурор принесет протест, суд вынесет соответствующее решение – вот тогда и можно будет считать вас восстановленной в жизни по всем правилам.
– А если суд оставит протест без удовлетворения? – тихо проговорила Землянина. – Что же, мне опять…
– Подадите прошение на имя Верховного Совета. Или даже Президента страны. Подумайте, товарищ Землянина, и вы поймете: мы сейчас стремимся создать правовое государство, мы, выполняя заветы Октября, передаем всю власть Советам – и потому никак не можем восстановить вас в партии, пока вы легально не восстановлены в жизни!
– Я надеялась, – сказала Анна Ефимовна, – что указания, данного партийным органом, будет достаточно хотя бы для милиции, чтобы…
– Такая практика, товарищ Землянина, – строго произнес Федор Петрович, – так называемое телефонное право, строго осуждена как порочная. Мы, Анна Ефимовна, готовимся к деятельности в условиях парламентаризма и многопартийного плюрализма, и, в духе постановлений XIX партконференции и XXVIII съезда, а также лично товарища Горбачева, не собираемся решать вопросы за милицию, прокуратуру, суд и даже наш районный совет.
– Да и вообще совет этот… – пробормотал Иван Сергеевич. – Навыбирали неизвестно кого, прямо не совет, а путь из варяг в греки… – Тут Иван Сергеевич даже встрепенулся. – Постойте, у вас что же – и паспорта даже нет?
– Нет, – откровенно призналась Землянина. – Я признаю свою ошибку и в ней раскаиваюсь, но тем не менее…
– По какому же документу вас сюда пропустили? – строго продолжал Иван Сергеевич.
– А по свидетельству о смерти, – сказала Анна Ефимовна.
– Да какой же это документ! – возопил помощник.
– Официальный. С печатью.
– Гм, – сказал Федор Петрович. – Безусловно, свидетельство о смерти может в определенном смысле
