— Муррр! — горячий влажный язычок ловко слизнул каплю засохшей крови с костяшки его кулака. — Очень, котенок! Сделай мне больно! Разорви меня, хищник!
— Ну, тогда держи!
Оглушающая хлесткая пощечина кинула девушку на колени. А Самурай не обращая больше на нее никакого внимания, широко зашагал к предусмотрительно привезенной Завклубом бочке с водой. Дорогие спортивные костюмы поспешно уступали дорогу. Девчонка, сидя на земле, пристально смотрела ему вслед, нежно водя пальцами по быстро набухающей красным щеке.
Менты подъехали одновременно со скорой. Раздолбанная «канарейка» тяжко вздыхая на ухабах грунтовки припарковалась вплотную к сверкающим лаком иномаркам, и из нее кряхтя, вылез одетый в замусоленную форму помятый прапор, вооруженный автоматом АКСУ, которым он постоянно за что-нибудь цеплялся.
— Ну чего это? Опять упал? Или нападение неизвестных?
Уже успокоившийся и пришедший в себя Самурай неспешно подошел к прапору и незаметно сунул в ловко протянутую руку стоху баксов, обычную таксу в таких случаях. Один из законов клуба гласил, что неприятности с ментами урегулировать должен виновник. Прапору постоянно платит Самурай, потому, не знающий о клубных правилах прапор считает его здесь главным.
— Эй, Гиппократы, чё там энтот? Жить будет? Будет, ну и ладушки! Ты, паря, того, поосторожнее все же, понял? Заявы точно не будет? Ну смотри, я тебя предупредил!
Выполнив служебный долг, страж порядка все так же стариковски покряхтывая, влезает в «канарейку» и его проскучавший все это время напарник выруливает обратно на проселочную дорогу.
Все, теперь можно и домой, больше ничего интересного не будет. Смотреть на игрушечные бои 'настоящих мужчин' нет ни времени, ни желания. Не оборачиваясь и ни с кем не прощаясь, Самурай направился к дороге, пешком мимо сверкающих полировкой шикарных тачек. Да, нам так не жить… Рассчитывать на то, что кто-нибудь предложит подкинуть, хотя бы до ближайшей станции метро, явно не приходилось. Проходя мимо суетящихся около новичка медиков, он углом глаза поймал испуганно- осуждающий взгляд женщины-фельдшера и потом еще долго чувствовал его спиной, до самого поворота проселка.
Ключ заскрежетал, поворачиваясь в замке, скрипнули давно не смазанные петли, и в прихожую, хмуро оглянувшись по сторонам, вошел Бес. Короткий кивок вместо приветствия, и вот он протопав мимо Самурая растянулся на диване, со вздохом облегчения откинув назад голову. Полежав так несколько секунд, удивленный полным отсутствием реакции на свое появление, приподнялся на локтях и пристально посмотрел на сидящего в кресле товарища.
Вид у Самурая был полностью отсутствующий, бледное неподвижное лицо, напоминающее посмертную маску, и безжизненные устремленные в глубь себя глаза, вроде бы и смотрящие на окружающий мир, но как бы остекленевшие, ничего вокруг не замечающие. О том, что человек в кресле жив, а не покинул уже давно этот далеко не лучший из миров, говорила лишь мерно вздымающаяся в такт дыханию грудь. Бес с обреченным горестным вздохом поднялся с дивана и подошел к Самураю вплотную, неспешно поводил ладонью прямо перед его застывшим лицом, картинно развел руками, изображая перед отсутствующими зрителями безграничное отчаяние. Когда эти попытки вызвать хоть какую-то реакцию со стороны друга ни к чему не привели, Бес, еще раз вздохнув для порядка, сильно потряс его за плечи и даже пару раз легонько хлопнул по щекам. Это возымело действие, и ранее погруженный вглубь себя взгляд Самурая медленно сфокусировался на лице Беса, постепенно приобретая некую осмысленность. Дождавшись более-менее полного просветления, Бес вновь встряхнул его:
— Ну и как это понимать? Чарса обкурился, или что?
— Нет, думал… Думал о смерти… — все еще несколько заторможено выговорил Самурай.
— Бог ты мой! Он думал о смерти! Слушай, достали уже эти твои японские штучки! Так ведь и крыша поехать может! Лучше бы ты обкурился, в самом деле! Ну и что надумал, позволь полюбопытствовать?
— Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно, — монотонным голосом, будто отвечая вызубренный наизусть урок, забубнил Самурай. — Если же он не достиг цели и умер, это фанатизм и собачья смерть, но в этом нет ничего постыдного…
— 'Если каждое утро, и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем', — подхватил, удачно пародируя равнодушный голос друга, Бес. — Цитата из твоего любимого господина Ямамото, уже даже я наизусть выучил. Что ты так удивленно глаза таращишь, да, почитал на досуге, чтобы знать от чего мой напарник с ума сходит. Оно может, конечно, и хорошо было для самурайских времен, но я тебя умоляю — не заиграйся, ладно?
— Это совсем не игра, Бес. Я — воин, а воин должен готовить себя к смерти, ведь не так важно как жил человек, важно как он встретил свою смерть. К этому моменту надо быть готовым.
— Воин, слово-то какое возвышенное. А мне вот всегда казалось, что ты всего лишь тренер по рукопашному бою, и уволенный по состоянию здоровья из армии офицер. А ты оказывается ВОИН!
— Воин это не профессия и не общественный статус, это состояние души.
— Господи, вот вбил же себе в голову! Ты вообще с чего взял, что у тебя какое-то особое состояние души? Нет, я не отрицаю, на душевнобольного ты уже тянешь…
— Откуда взял? Вычислил методом исключения. Я не врач, не торговец, не художник, не музыкант… Вот так отбрасывал одно за другим и наконец осталось только это…
Секунду Бес обалдело смотрел в по-прежнему непроницаемое лицо Самурая, ища на нем хотя бы легкую тень улыбки, говорящей, что все сказанное сейчас только очередная шутка. Искал и не находил.
— Ну… — неуверенно начал он. — Даже не знаю, что тебе на это сказать…
— Ага! — радостно взвыл Самурай, слегка тыкая друга кулаком в живот. — Купился! Ну признайся, ведь всерьез подумал, мол спятил Самура на старости лет!
— Да пошел ты, придурок! — облегченно выдохнул Бес. — Любого заморочишь своими шутками! Хрен тебя поймешь, когда ты серьезно говоришь, а когда пургу нагоняешь…
— Ну, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки, — важно изрек Самурай, правда в конце фразы он не выдержал нарочито менторского тона и сбился на давно сдерживаемый смешок, что слегка смазало впечатление.
— Ладно, ладно. Один ноль в твою пользу, старый разбойник. Но тоже в рамках доли той самой шутки, на всякий случай заруби себе на носу — мне совсем не улыбается работать на пару с психом, съехавшим с катушек на почве Бусидо. Ты так чего доброго еще опять сэппуку себе сделаешь, или того хуже мне… Как у самураев этот помощник назывался, что своему другу голову отрубал? Касяка?
— Кайсяку… — отвернувшись в сторону тихо произнес Самурай и порывисто поднявшись быстрыми шагами вышел из комнаты.
Бес проводил его удивленным взглядом, потом, недоуменно пожав плечами, опустился обратно на диван. Через несколько мгновений он услышал как хлопнуло окно на кухне, и из-за неплотно прикрытой двери потянуло табачным дымом. Бес знал, что сейчас Самурая лучше не трогать, минимум час он будет нервно курить зажигая новую сигарету от еще не сгоревшей и молча смотреть в окно, не реагируя ни на расспросы, ни на дружеское тормошение. Такое бывало и раньше, когда неловкой репликой, иногда полунамеком он задевал некую заповедную для всех и больную для друга тему. Что-то засевшее в его прошлом не давало Самураю покоя, и никогда нельзя было заранее предугадать какое неосторожное слово или действие и в какой момент потревожит эту не затянувшуюся рану. Вот даже покрытые пылью веков древние японские традиции и те, что-то напомнили. Несмотря на настойчивые расспросы, Самурай никому ничего не рассказывал, о причине своих нервных срывов, а поводы, могущие их вызвать, были так разнообразны, что вычислить по ним источник беспокойства хоть приблизительно не представлялось возможным. Поэтому все близкие друзья старались просто не замечать странностей порой сквозивших в поведении Самурая. Им хватало деликатности, чтобы не настаивать на предложении своей помощи там, где ее не просили и не хотели принимать.
Бес знал Самурая давно, еще с далеких училищных времен, правда, тогда никто не называл так худосочного пацаненка с тощей цыплячьей шеей, на которой болталась несоразмерно большая по сравнению с чахлыми плечами голова. Бес невольно улыбнулся, припомнив насколько комичный внешний
