Он снизошел до сочувственной улыбки:
– Фон Вебер? Каюсь, не читал. Но непременно… если дадите мне такую возможность…
Врет, конечно; единственное, что он прочитал бы в моем журнале, – это хвалебная статья о нем. Сейчас он уже зацепился за мыслишку, что такая статья может и на самом деле появиться – если он окажется ко мне достаточно благосклонным.
– О, разумеется, с удовольствием доставлю вам… Ах да, простите. Это Fraеulein Natascha, моя секретарша…
Наталья, служи она на флоте, могла бы получать награды и краткосрочные отпуска за успехи в скорострельности орудиями главного калибра – и без единого промаха: взгляд – накрытие, взгляд – накрытие, огонь на уничтожение. У Бретонского были уже полные трюмы воды, но он воображал, что уверенно держится на плаву.
– Весьма рад, мадемуазель…
Ах, мы французы к тому же? Мать твою…
– Мсье Бретонский, я надеюсь, что возникшее между нами недоразумение…
– Ну, что вы, мсье – э-э?
– Фон Вебер…
– Да-да, вот именно… Разумеется, разумеется… Даже не будем вспоминать об этом…
– Но я считаю своим долгом принести вам мои глубочайшие извинения… Понимаете, в этой стране… Нет-нет, я никак не хочу задеть ваши патриотические чувства…
– Понимаю, но тут вы, к моему сожалению, правы: в нашей великой стране нравы оставляют еще желать лучшего, много лучшего… Однако смею вас заверить: мы делаем все, чтобы… И будем делать еще больше.
– Доктор Бретонский, вы представить себе не можете, как я благодарен судьбе за то, что она, пусть и таким нелепым способом… Дело в том, что мой шеф-редактор поручил мне, чего бы это ни стоило, добиться приема у вас и взять интервью для нашего журнала. Немецкий читатель крайне ннтересуется…
– Гм. В самом деле?
Это называется – погладить масляной тряпкой по брюху.
– Нет-нет, никаких отговорок я не приму. Вы просто обязаны! И Наташа думает так же, не правда ли?
Залп. Цель поражена. Еще залп. И снова. Да еще улыбка… Если бы перевести ее на язык движений, то она означала бы: вот я расстегиваю пуговичку, другую, вот оглядываюсь – где тут ближайший диван, чтобы, пятясь, выйти точно к нему…
Он проглотил слюну – раз и другой.
– Ну отчего же – я с удовольствием… Но сейчас у нас просто не остается времени. Да и, – он высокомерно огляделся, – не здесь же…
– О да, вы совершенно правы…
Я подвел его к решению, как поросенка к корытцу.
– Знаете, что? Во время следующего перерыва подойдите к двери за сценой – вы и мадемуазель Наташа, разумеется… Я буду ждать вас там. За ней – лифт, мы поднимемся в закрытый буфет – знаете, тот, что для V.I.P., и там найдем удобное местечко…
– О, мсье Бретонский – как это благородно с вашей стороны!..
Мы точно уложились во время: грянули колокола громкого боя, перерыв закончился. Бретонский величественно всплыл над стулом – взошел, как восходит над притихшим миром светило.
– В таком случае я не прощаюсь…
Вельможный кивок – и он отплыл. Он бесконечно любил самого себя в этот миг, он просто трахал себя, и в обеих ипостасях получал сексуальное удовольствие. Я покосился на Наталью. Она смотрела на меня со странным выражением в глазах.
– Что, Наташа? Что-нибудь не так?
– Не ожидала увидеть вас таким…
– Договаривайте. Таким – в виде коврика для вытирания ног?
– Ну… Близко к истине.
– Вы владеете дзюдо?
– Нет. Каратэ-дошинкай.
– Разные вещи. Дзюдо: вы поддаетесь, чтобы силу противника использовать против него самого, направив должным образом. Своего рода искусство курковых реакций. Со своей стороны могу только выразить свое восхищение вами: ни одной накладки. Кстати, как вы отвадили тех толстух?
– Каких? А-а… Я только дала ему возможность сделать это: как только он окинул меня светлым взором, ему расхотелось болтать с ними. Я сказала, что на их местах уже расселся кто-то из опоздавших, а он убедил их, что места нужно обязательно отвоевать, потому что самое интересное на собрании еще впереди, а разговор они закончат в следующем перерыве.
– Боюсь, что они его тут не найдут.
– Их проблемы.
– Согласен. Еще раз: примите мое восхищение. Искреннее. От души.
– Моим актерским искусством?
Я не стал кривить душой:
– Не только. И даже – не в первую очередь.
– А…
Но она не продолжила. И я тоже не сказал больше ничего. Несколько секунд мы простояли, глядя друг на друга. Паузу она прервала первой:
– Вы подумали – куда посадить меня? Или догадались занять место?
Не догадался, конечно. Но место для нее отвоюю. Рядом с собой. А если кто-то станет возражать – скручу и выброшу за порог.
– Идемте, – сказал я решительно. И взял ее под руку. Показалось, что я подключился к цепи высокого напряжения: даже дрожь прошла по моему телу.
Эй, парень, – сказал я себе мысленно. – Не теряй головы, старичок. Держись за воду, не то потонешь.
И мы двинулись в зал.
Места для нее, конечно, не было. Мало того: и для меня тоже. Опоздавшие, что до перерыва тусовались на балконе, неукоснительно выполнили закон природы, которая, как известно, не терпит пустоты.
Я решительно подступил, исполненный уверенности в себе:
– Господа, это очень нехорошо. На этих двух местах лежали платочек дамы и мой сверточек: кресла забронированы за редакцией германского журнала…
Я не жалел акцента, произнося эту тираду.
Названное имущество мне вернули сразу же; но я не отступал:
– Так поступать очень нехорошо, вы должны стыдиться. Желают ли господа, чтобы я позвал распорядителя? Он подтвердит вам…
К счастью, в России иностранец – всякий – все еще в немалой степени V.I.P. Будь он даже европейцем.
– Да ладно, раз вы так говорите…
Мы уселись.
– Молодец, – негромко сказала она, улыбнувшись. – Браво.
Черт его знает – я почувствовал, что краснею, на этот раз непроизвольно. Просто от удовольствия – и смущения. Клянусь посылаемыми поочередно и передающими напоминание: сура семьдесят седьмая. И выше: «А обидчикам приготовил Он наказание мучительное».
Вот пусть теперь и поищут места для себя.
На трибуне Изгонов уже боролся с нервной одышкой. Я глазами отыскал в президиуме Бретонского. Выглядел он – после моей накачки – весьма и весьма импозантно. Мне захотелось подмигнуть ему и крикнуть: «Ну что, взял талонами?» Но я сдержался.
