кабине агралета, а потом вдруг налетевшими своими мыслями (хотя они и заняли в реальном времени не более минуты, когда думаешь – необязательно произносить слова, достаточно представить на мгновение), Онго, наверное, просто не услышал приблизившихся к машине и замерших подле нее шагов; впрочем, может быть, человек, подошедший и остановившийся в одном двушаге от лежащего и потому беспомощного Онго, умел передвигаться не менее бесшумно, чем разведчики.
Повернув голову, затаив дыхание, Онго увидел только ноги от башмаков до колен. Башмаки были нормальными, армейского образца, но не пехотного: подошва ниже, да и материал на взгляд мягче; впрочем, Онго не столько увидел (мешала трава), сколько узнал: это была обувь летного состава; такие ему и самому приходилось надевать, когда он проходил агралетную практику. А если и были какие-то сомнения, то хватило бы одного взгляда на икры, обтянутые не защитным горным черно-коричнево-зеленым, а оранжевым полетным комбинезоном; во всяком случае, от колена и ниже брючины были именно такими, и если бы верх при этом оказался иным, это был бы уже цирк, и ничего больше. То есть не могло быть сомнений: к машине подошел и остановился один из членов ее экипажа – именно тот, кого так и не удалось увидеть внутри. Тот, кому не спалось, и он гулял по окрестности. Как там его назвали? Шака, вот как. Увидел ли он, что под машиной лежит человек, или вовсе не глядел туда? И не услышал ли чего подозрительного там, внизу?
Нет, наверное, иначе он не стоял бы так спокойно, глубоко и размеренно вдыхая и выдыхая вкуснейший воздух этих мест, какого не бывает на равнинах Свиры. Он подбежал бы и подал сигнал тревоги…
Ноги шевельнулись. Раздвинулись слегка. Онго понял: его заметили. И сейчас подошедший опустится на корточки – возможно, уже держа в руке направленный на него, Онго, пистолет, а может, и более серьезное оружие: вряд ли летчик решился гулять в чужих местах, не запасшись серьезными аргументами против возможных неприятностей. Сейчас он резко окрикнет…
Однако голос прозвучал неожиданно спокойно, негромко, по-домашнему:
– Никак не уймешься? Да в порядке решеткч, я тебе давно сказал: заменил все ячейки еще накануне. Давай вылезай, если тоже не спится, сядем, сыграем партию-другую, я отыграться хочу.
Онго понял: в той темноте, которая под днищем машины была еще гуще, чем вокруг, подошедший не мог различить цвета его комбинезона; а кроме того, пилот , (нет, скорее это был бортинженер) знал, был уверен, что комбинезон мог быть только своим, оранжевым, летным; а такое знание, как известно, часто заменяет реальное восприятие вещей. И пробормотал сдавленным голосом, как бы показывая, что лежать здесь никакого удовольствия не доставляет, совсем наоборот:
– Да лад…
И стал вылезать – только не туда, где находился инженер, а в противоположную сторону, рассчитывая, что между ними, когда он вылезет, окажется машина. Выползая, Онго одновременно вытянул из захватов прикрепленный к левому предплечью кинжал: ясно было, что разговор между ними продолжится вовсе не в таком благодушии, в каком происходил только что.
Онго увидел, что ноги около машины разогнулись: инженер встал и направился в обход агралета, чтобы встретить вылезавшего. Он успел еще проговорить с усмешкой:
– Боишься продуть? Никуда не денешься…
И пошел в обход кормы. Онго вылез. Люк салона находился именно с этой стороны; он был отворен. Онго, готовый атаковать, двинулся тоже к корме – навстречу инженеру: он рассчитал, что минует люк прежде, чем они встретятся лицом к лицу. 'Люк – мелькнуло в голове, – может еще пригодиться в ближайшие же секунды. Если только там, ниже по склону, все пройдет благополучно…'
Но стоило ему (в который уже раз) подумать так, и снизу, именно оттуда, где намечена была встреча с ул-касами, донесся ясный и недвусмысленный звук – звук одиночного выстрела. И даже, кажется, его сопровождал звон выброшенной гильзы, ударившейся, надо думать, о находившийся рядом ствол дерева, гладкой и твердой арубы. Человек, бывавший в переделках, не спутал бы этот звук ни с каким другим, природным.
Бесшумно не удалось, значит. Но это была не вся беда. Выстрел произвели из автомата, поставленного на одиночный огонь. У разведчиков не было автоматов; выстрел из звездников, какие имелись у каждого человека группы, звучал совсем иначе, да и звонких гильз этому оружию не полагалось. Автоматами были вооружены только улкасы. И выстрелил один из них. Значило ли это, что инициатива оказалась у них – они вовремя заметили разведчиков, хотя бы одного, и свалили его, заставив остальных залечь? Так это было или иначе, но рассчитывать в ближайшие минуты на помощь группы Онго не мог; приходилось действовать самому.
Онго не то чтобы продумал это последовательно, слово за словом; вся картина со всеми причинами и следствиями на долю секунды возникла в воображении, а тело уже само собой действовало так, как успели продиктовать новые условия. В мозгу словно включился неизвестно откуда взявшийся метроном, отсчитывавший не сорок и даже не сто двадцать в минуту, а, сбросив грузик с маятника, не менее двухсот сорока. Именно в таком темпе и надо было разыгрывать пьесу. Танцевать па-де-де. Партнер, бортинженер агралета, еще не догадавшись о своей роли, но не пропустив автоматной увертюры мимо внимания, тоже убыстрил ритм движения по крутой дуге вокруг машины; он спешил к люку, чтобы внутри, надежно закрывшись, ждать дальнейших событий, одновременно выполняя свои обязанности по подготовке машины к старту – на крайний случай. Онго, успевший занять самую выгодную позицию, ждал его внутри салона, рядом с проемом. Он слышал одновременно и как приближались шаги инженера (уже не бесшумные), и как слева за переборкой – в пилотской кабине – двое переговаривались: 'Ты слышал?
Вроде бы выстрел был? Или показалось?' –'Что-то было, но я не уверен…' –'Где наш хренов масленщик гуляет? Пойти крикнуть?' – 'Вряд ли сейчас надо кричать.
Хотя – больше ничего вроде бы не слышно?' –'А не Шака ли это пальнул в кого-то, кто двигался? Он у нас охотник…' Произносилось это скороговоркой, полушепотом: пилоты ничего такого не ожидали и немного растерялись – Онго понимал, что всего лишь на секунду-другую, их и нужно использовать до конца.
Шаг снаружи зазвучал совсем иначе: инженер ступил на металлическую ступеньку, на мгновение загородил собою проем. Стиснув зубы, чтобы в последнее мгновение не поддаться жалости, Онго сделал нужное движение. Одного хватило.
Инженер, кажется, не успел удивиться. 'Прости, парень, так вышло – бьем своих, чтобы чужие боялись', – подумал даже не Онго, а кто-то другой в нем; может, былая девушка извинилась перед человеком, виновным лишь в том, что он оказался здесь и сейчас. Он крепко обнял падавшего, не позволяя ему рухнуть; опустил бережно, словно живого. Уроки пошли впрок: Онго знал, что проверять – дышит ли – не надо. И сразу же – на цыпочках – кинулся к дверце, что вела к пилотам.
Он опасался, что дверь окажется запертой: в этих машинах, и в особенности на чужой территории, дверца эта запиралась автоматически, и чтобы получить доступ в кабину, следовало набрать код, которого
