однообразием жизни — скука накрывает укромную долину, и протяжные песни индейских женщин, древние, как эти горы, кажутся бесконечными. Вечером рабочие-индейцы возвращаются с полей, их мальчишки соревнуются в меткости — стрелы, пущенные из легких луков, одна за другой вонзаются в сделанную из шкуры мишень.
Священник уходит в храм и молится — иногда с индейцами, иногда в одиночестве.
«Во имя справедливости», — говорит он сам себе.
Священника зовут отец Нариньо. Индейцы, которым Нариньо принес истинную веру, любят священника — он и вправду справедлив. Однако испанец остается чужим, один из полубогов с востока, прихода которых напрасно ждали счастливые предки, а дождались только несчастные потомки.
Смуглые горбоносые женщины — все в одинаковых скромных холщовых платьях — тянут и тянут свои песни. Старики-индейцы щурятся на закат и не хотят перемен. Обученный Нариньо врач-метис возится в госпитале…
Больных мало — потому что здесь все сыты.
Тяжелобольные выздоравливают редко — у робких остатков когда-то великого народа нет отчаянной тяги к жизни, которая присуща авантюристам.
Франчо, врач-метис, который раньше был сыном дочери вождя, уходит в отдельную палату, чтобы осмотреть нового пациента. Здесь полутемно, низкий потолок, но просторно и очень много воздуха. Сегодня пришлый белый человек мрачно рассматривает грубый кирпич стены. Приступ лихорадки закончился час назад, обильная испарина уже пропала с лица испанца. Он почти не говорит — только небрежно роняет односложные ответы. В глазах авантюриста мелькают трепетные искры — это искры не от лихорадки, а только от жажды золота и разнообразных вещей и ощущений, которые оно дает.
Больной молча пьет отвар из редких растений, молча ест — в те короткие часы, когда его не тошнит.
Второй пришелец, повыше, у которого один глаз светлее другого, уже неделю живет в доме для гостей, иногда он заглядывает в госпиталь. Когда это происходит, белые сердито шепчутся о чем-то вдвоем, и врач осторожно уходит, с инстинктивной брезгливостью избегая чужих секретов. Второй пришелец происходит из племени ingles.
Вечером, когда яростное солнце опускается за горы Лос-Тустлас, ingles выбирается на галерею госпиталя, кладет сильные ладони на перила и, так же как и священник, неотрывно смотрит в сторону моря.
Смеркается. Жара уходит. Свежестью веет с гор, и вместе с этим дуновением незаметно является тревога. Она настойчиво преследует метиса. Унылый Франчо бредет в свой дом, к робкой покорной жене, к миске с едой и гамаку. Метис цепляется за привычное, но с некоторых пор у него ничего не получается.
Покой уже раздавлен и мертв. Врач знает об этом, ему тревожно, грустно и очень одиноко.
— Так вы действительно англичанин, сеньор? — спросил Баррета Нариньо.
В мягкий час вечера они вдвоем сидели под крышей галереи самого большого дома деревни. Неподалеку в пыли возились тощие куры местной породы. За хребет Тустлас катилось усталое солнце.
Баррет немного отпил из своей кружки. Травяной отвар казался безвкусным.
— Да, я сам родом из Плимута, а жил на Скаллшорз.
— Пират?
— Хотите донести, святой отец?
— О нет. Ваши поступки — дело вашей совести.
— С точки зрения властей Новой Испании я преступник.
— Должно быть, так. Но я не страшусь вас — со мною моя вера. К тому же мы раньше встречались.
— Совсем не помню.
— На Шарк Айленд.
— Каким образом вас туда занесло?
— Сначала я обосновался на Гранд Авилии, потом попросил одного нетрусливого капитана перевезти меня на английскую часть Архипелага. Хотел приобщить пиратов к истинной вере.
— Ну и получилось?
— Не особенно. Олаф Ульссон, который тогда заправлял делами на Шарк Айленд, мне не обрадовался. Он сказал, что святые братству не нужны.
— Он прав. А вы, святой отец, — рискованный человек.
— Вы, пираты, можете убить мое тело, но душа не боится, потому что она бессмертна.
Баррет засмеялся.
— Ну нет. Я не так глуп, чтобы хоть пальцем тронуть пастыря, за которого горой встанет целая деревня в три сотни здоровенных индейцев. Меня кое-чему научил пример Олоне.
— Что вы имеете в виду?
— Олоне был пиратом на Тортуге до тех пор, пока не попал в руки дикарей. Беднягу убили самым неприятным способом, а после смерти сожрали, зажарив.
Нариньо передернуло.
— Моя паства — христиане. Тут не случается ничего подобного.
— Зато ваши люди вас любят. И тут даже подросток легко попадет в чужой висок стрелой.
На этот раз улыбнулся священник.
— Я уже понял, что спор с вами не имеет смысла. Вы из тех бессердечных людей, которые, поступая в «береговое братство» пиратов, клянутся на библии в верности другим таким же бандитам, а если библии нет под рукой — на абордажной сабле, после чего нарушают все заповеди до единой.
— Извините, если что не так.
Нариньо нервно отодвинул стакан — так, что плеснулось его содержимое и несколько бурых капель осталось на простых струганых досках стола.
— Пустой спор, сеньор Баррет. Я ухожу, спокойной ночи. Ваши вещи собраны, ваш друг спасен. Я дам вам в дорогу лекарства от лихорадки. Надеюсь, очень скоро мы расстанемся навсегда.
Баррет покинул галерею и окунулся в последний зной уходящего вечера. Голая черная собачка индейской породы ксоло возилась у его ног.
— Чертов поп умудрился-таки меня достать. Иногда и милосердие бывает обидным.
Он прошел через пустую площадь и, стараясь не глядеть на косые тени надгробий на маленьком кладбище, завернул в прохладный госпиталь. Врач-метис испуганно шарахнулся в сторону, пропуская стремительно шагающего англичанина.
— Не бойся, парень, я не собираюсь пинать тебя под зад…
Ланда неподвижно лежал на спине. Следы лихорадки почти исчезли с узкого лица, но задора у авантюриста явно поубавилось.
— Ты не заметил ничего тревожного, а, Питер Баррет?
— Ровным счетом ничего. Все спокойно, словно травяное пойло в моей любимой кружке.
— В Санта-Фе нет крепкой выпивки?
— Если тут и есть какое-то вино, то поп его спрятал. — Нас могут убить?
— Уверен, что не убьют. Но скорее всего выставят за ворота.
Де Ланда кивнул.
— Я почти здоров, только сила ушла, и желудок не принимает пищи. Ах, если бы не проклятая слабость и тошнота! Помни, Питер, впереди нас ждет не что-нибудь, а сокровища мертвой империи.
— Начинаю сомневаться, что удастся проделать обратный путь с изрядным грузом на спине. Кстати, здесь найдутся какие-нибудь дороги?
— Ненадежные — только по рекам. Пожалуй, в окрестностях Лос-Тустлас пройдут по тропам мулы.
