Маяковский-теоретик отстает от Маяковского-поэта. Но, теоретизируя в стихах, он не всегда рассудителен. Одно дело, когда Маяковский предлагает «для любви и для боя - марши», игнорируя разделение на - «гром» и на «шепот». Другое дело вот это, когда никакое умение само по себе не поможет, когда от поэта требуется нечто большее:
Маяковский-поэт связывает в одно нераздельное целое «стихов сорта» и любовь. «Я меряю по коммуне стихов сорта...» - говорит он. Но что такое коммуна в его представлении? Это - любовь, страсть души, в коммуну душа потому влюблена, что коммуна, опять же в его представлении (и это святая вера!) - «огромная высота», что коммуна - «глубочайшая глубина»!
Тут чувственный образ заполняет все пространство стиха, побеждает поэзия, побеждает «внеутилитарная эстетика», которая Арватовым, Бриком и другими лефовцами расценивалась не иначе, как лабораторная, а на самом деле оказывалась единственно «законной».
Вступая в поэму «Владимир Ильич Ленин», Маяковский дал ясно понять, почему он начинает «про Ленина рассказ», связав это со своим внутренним состоянием после смерти вождя, с тем, что «резкая тоска стала ясною осознанною болью». Не утилитарная задача, понятая по-лефовски, а состояние души, внутренний порыв привели его к поэме о Ленине, к немедленному желанию воплотить зревший в уме замысел.
Стихотворения, посвященные литературным нравам и литературной критике, статья «Как делать стихи?» обнаружили «литературный» крен в творчестве Маяковского. Жизнь обратила его к этим темам.
Конечно, не случайно в статье «Как делать стихи?» он раскрывает свою лабораторию, показывает свой опыт на примере стихотворения «Сергею Есенину». Не только потому, что оно - одно из самых последних к тому времени. Для Маяковского - в этой статье, в это время - оно имело принципиальное значение. В поэзии есть халтурщики, есть «не имеющие ничего, окромя красивого почерка». А тут - Есенин. Поэт, как говорят, милостью божьей. Его смерть - факт литературный. «В горле горе комом...» И даже больше того. Прочитав в газете предсмертные строки поэта:
Маяковский понял, «скольких колеблющихся этот сильный
Маяковский и Есенин - современники. Пути этих двух крупнейших русских поэтов не раз пересекались, и их взаимоотношения складывались не просто. Познакомились они еще до революции. Это было (по рассказу В. Каменского) на званом ужине у Федора Сологуба. После выступления Маяковского хозяин попросил прочитать стихи белокурого паренька, приехавшего будто бы только сейчас из деревни.
И вот на середину зала вышел деревенский кудрявый парень, похожий на нестеровского пастушка, в смазных сапогах, в расшитой узорами рубашке, с пунцовым поясом.
Это был Сергей Есенин.
Слегка нараспев он прочитал несколько маленьких стихотворений о полях, березках.
Прочитал хорошо, скромно улыбаясь.
А когда стали просить еще, заявил:
- Где уж нам, деревенским, схватываться с городскими Маяковскими. У них и одежда, и щиблеты модные, и голос трубный, а мы ведь тихенькие, смиренные.
- Да вы не ломайтесь, парень, - пробасил Маяковский, - не ломайтесь, миленок, тогда и у вас будут модные щиблеты, помада в кармане и галстук в аршин.
Сам Маяковский пишет про маскарадный костюм Есенина: «Зная, с каким удовольствием настоящий, а не декоративный мужик меняет свое одеяние на штиблеты и пиджак, я Есенину не поверил. Он мне показался опереточным, бутафорским. Тем более что он уже писал нравящиеся стихи и, очевидно, рубли на сапоги нашлись бы.
Как человек, уже в свое время относивший и отставивший желтую кофту, я деловито осведомился относительно одежи:
- Это что же, для рекламы?
Есенин отвечал мне голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло.
Что-то вроде:
- Мы деревенские, мы этого вашего не понимаем... мы уж как-нибудь... по-нашему... в исконной, посконной...
Его очень способные и очень деревенские стихи нам, футуристам, конечно, были враждебны.
Но малый он был как будто смешной и милый. Уходя, я сказал ему на всякий случай:
- Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-гребешки бросите!
Есенин возражал с убежденной горячностью. Его увлек в сторону Клюев, как мамаша, которая увлекает развращаемую дочку, когда боится, что у самой дочки не хватит сил и желания противиться».
Квартира Сологуба была не первой, где к тому времени побывал Есенин. Блок видел его у Мережковских - в том же одеянии, в том же амплуа пасторального персонажа. Но Есенин все равно всем понравился, играл он свою роль талантливо, да и стихи были прекрасные, свежие, нежные, как первая зелень на лугах.
Бурлюк, разглядывая юного поэта, спросил:
- А почему вы бываете в салонах?
- Глядишь, понравлюсь, - хитро улыбнулся Есенин, - меня и в люди выведут.
«Есенин мелькал» - пишет Маяковский. Какие-то эпизодические встречи были между ними в эти годы. Но «плотно» они впервые встретились после революции у Горького, в Петрограде. Маяковский «со всей врожденной неделикатностью» заорал:
- Отдавайте пари, Есенин, на вас и пиджак и галстук!
Есенин озлился и пошел задираться.
На Есенина в годы войны оказали сильное влияние идеи литературной группы «Скифы», нашедшие отражение в творчестве поэта. Может быть, отголосок этих идей можно услышать в эпизоде, рассказанном Н. Полетаевым.
Есенин приставал к Маяковскому и, чуть не плача, кричал ему:
- Россия моя, ты понимаешь - моя, а ты... американец! Моя Россия!
На что сдержанный Маяковский отвечал иронически:
- Возьми, пожалуйста! Ешь ее с хлебом!
Есенин скоро отошел от скифства, принимавшего все более эсеровскую окраску, отошел в сторону
