но все же пришедший к окончательному для себя выводу: надо искать информацию, иначе спокойной жизни ему не видать, хотя, честное слово, ничего другого ему и не хотелось.
На самом деле это ему только так казалось, что он решился; в действительности внутренне он еще не был окончательно убежден, чего-то не хватало, какого-то толчка, последней капли. Камешек, может быть, и скатился, но лавины не возникло; стоило только представить себе новый поворот времени, как внутренним зрением своим Зернов сразу же видел больничную койку, операционный стол, тумбочку с лекарствами, от которых не было никакого толка, слышал свое хриплое, из последних сил, дыхание, – и всякое желание участвовать в каких угодно попытках исчезало. Нет, в жизни все-таки главное – жизнь, и когда знаешь, что тебе гарантировано еще без малого пятьдесят лет ее, не очень-то захочешь отнимать эти годы у самого себя, какими бы прекрасными словами ни пытались его убедить.
– Пожалуйста, – сказал он Сергееву у себя в кабинете, когда оба они находились на работе и по сценарию прошлой жизни должны были разговаривать на совершенно иную тему. – Я согласен принять любую информацию. Но на себя никаких обязательств брать не стану. Тебе говорить легко: если даже сегодня время снова повернет – ты двадцать лет проживешь. А я? Сам знаешь. Какой же мне интерес? Вроде бы совсем наоборот.
– Это верно, – сказал Сергеев. – Только ты тут одного не додумываешь.
– Ну, просвети.
– Это и хочу сделать. Ты, думая обо всех делах, одного не учел: ведь поворачивать время, чтобы жизнь опять пошла по уже протоптанной тропке, просто смысла нет – ну, повторится все еще раз, ну, придет опять человечество к тому, неизвестному нам рубежу, ну, снова, оказавшись на краю пропасти, повернет время – и снова настанет этот день, и будем мы с тобой сидеть и вести этот же разговор – и так до бесконечности… Какой же смысл?
– А никакого, – охотно согласился Зернов. – Очень просто. Так зачем же тогда суетиться?
– Постой, – сказал Сергеев. – Тут ведь сам собой напрашивается один вывод: вновь поворачивать время нужно вовсе не для того, чтобы возвращаться еще раз по своим следам!
– Эк чего захотел! – сказал Зернов.
– А иначе незачем и огород городить.
– Все правильно, да только: возможно ли?
– А тебе не кажется, что это, по сути, одна проблема: если человек сможет еще раз повернуть время, то он и сможет во второй раз пойти уже по другому пути.
– Вот представь – не кажется.
Зернов явно не хотел всерьез разговаривать, он, похоже, просто паясничать настроился – оттого, быть может, что серьезного разговора боялся. Сергеев понял это и рассердился.
– Ну, ты вот что, – сказал он, пользуясь тем, что по прошлому сценарию слов у него сейчас было достаточно. – Ты не слишком-то позволяй себе. Тебе радоваться надо, что мы к тебе обратились, пренебрегли тем, что учинял ты в прошлой жизни…
– Это что же такое я, как ты выразился, позволял?
– Ну, так уж ты и не знаешь!
– Вот именно что знаю! И стыдиться там мне нечего. Свою жизнь – ту – я помню от корки до корки.
– Значит, не так читаешь…
– В малограмотности не замечен. Да и понимаю ведь: если вы ко мне обратились, – а что вы меня не любите, это ясно, – значит, без меня вам в чем-то не обойтись – без такого, каков я есть.
Так оно и было, видимо, и Сергеева это еще более разозлило: унизительно зависеть хоть в чем-то от подонка, а Зернова он считал подонком, хотя и старался не выказывать своего отношения явно.
– Ну, не знаю, – сказал он. – Нужен, да, но это еще не значит, что без тебя нам никак не обойтись. Вдруг да обойдемся. А время ведь одно для всех, и неизбежно ты окажешься там же, где и остальной мир: в том времени, что снова пойдет от прошлого к будущему. Где снова можно будет совершать поступки, а не просто выполнять предуказанное. А память ведь сохранится, и распространится даже – и вот тогда тебе горько будет, товарищ начальник, ох как горько… Так что ты уж будь добр – подумай надо всем как следует. А то ведь и опоздать можешь…
– Ладно, – сказал Зернов примирительно: не хотелось ему никакой горечи, хотя бы и предполагаемой только. – Не кипятись. Подумаю серьезно. Только информация мне нужна.
– А это – потом. Если надумаешь.
– Да что ты заладил… Я обо всем этом думаю наверняка куда больше вашего. Потому что ты и все вроде тебя – вы просто верите, а мне веры мало; я знать должен. Помри-ка ты сам хоть раз от рака – тогда поймешь, почему я так… Ты сам-то отчего умер, кстати?
– От сердечной недостаточности, – нехотя ответил Сергеев.
– Небось сразу, в несколько минут, а то и вообще во сне, ничего и не ведая о том, что умираешь… Ну вот; где же тебе меня понять?
На это возражать как-то неловко было: что правда, то правда, умер Зернов тяжело. Можно было бы, конечно, намекнуть на то, что всякому воздается по грехам его; но Сергеев почел, что сказано уже достаточно.
– Ну, думай, думай, – сказал он. – Знаю, ты ведь рисковать не любишь, тебе надо разыграть до верного. Думай, но только не забывай на часы поглядывать: время-то идет.
– А я его теперь не боюсь: идет-то оно в мою сторону.
– Смотри не ошибись.
– Посмотрю…
