они остались одни.
— Николай, конечно, немец, но, думается, с фрицами ему не по пути, — сказал Полтавский. — Лично я ему доверяю.
— А что, если он и нашим, и вашим?
— Как это? Не пойму...
— Служит рейху, а с нами заигрывает на всякий случай, вдруг Гитлер выйдет из игры. Обеспечивает свои тылы...
— Знаешь, Иван Александрович, я как-то привык о людях хорошо думать. Трудно жить, если в каждом видишь подлеца...
— Так-то оно так, да время, Андрей, трудное.. Есть такие, не выдерживают испытаний, они думают про себя так: ну раз-другой сподличал, зато выжил! А гордые да чистые, они в братских могилах гниют, в крутоярах накиданы...
— Не пойму я тебя, с чего бы это Гефту перед нами заискивать? Сами за чечевичную похлебку продались!.. — Полтавский замолчал.
— Понимаешь, Андрей, что-то во мне говорит: доверься! Наш человек! А вспомню, как он «ПС-3» доводил, думаю, нет, он на немцев работает. И посоветоваться не с кем. Была же у нас на Марти партийная организация! Были коммунисты — заводская совесть! Ну скажи ты мне, Андрей, куда они все подевались?!.
— Сигуранца их...
— Знаю! — перебил его Рябошапченко. — Не могла сигуранца всех перевести! Народ же это. Разве весь народ изничтожишь?!
— А знаешь, Ваня, я могу делу помочь...
— Да ну? Как?
— Я, конечно, не ручаюсь, но надежду имею. — Полтавский выглянул в дверь, прислушался, затем вышел в цех и пустил на холостую станок.
— Зачем это ты? — удивился Рябошапченко.
— Так говорить спокойнее! Вчера вышел я с территории, иду к Приморской. Ты видел, возле бабка семечками торгует?
— Она на этом месте со времен царя Гороха...
— Купил я стакан семечек, бабка мне фунтик свернула. Я на ходу пересыпал семечки в карман, фунтик хотел было бросить, гляжу портрет: «Наш делегат на областную партийную конференцию, пограничник, старшина-сверхсрочник...» Фамилия оторвана, но лицо мне знакомое. Где-то я этого человека видел, и совсем недавно! Веришь, всю ночь думал. Сегодня пришел на завод — вспомнил: на материально- техническом складе работает, только внешность изменил, борода у него, усы... Я сходил на склад, словно бы невзначай, глянул — он! Голову об заклад — он! — Полтавский достал из записной книжки фотографию, вырезанную из газеты, и протянул Рябошапченко. — На, Иван Александрович. Я думаю так: если человека на областную конференцию выбирали, стало быть, он коммунист достойный и связи с партией не порвал!..
На Рябошапченко смотрело с фотографии простое русское лицо, умные глаза, хорошая улыбка, на петлицах по четыре треугольничка — такому довериться можно, но...
— Ты сбегай сейчас, склад работает до семи! — подсказал Андрей.
— А что же, и схожу, — решил Рябошапченко. — Ты меня извини, допьем в другой раз. — Он поставил бутылку в шкаф и прикрыл папкой.
На складе еще работали, грузчики разгружали котельное железо и бочки с карбидом.
Рябошапченко сразу узнал человека, изображенного на фотографии; конечно, борода и усы его очень изменили, но не настолько, чтобы не опознать. Украдкой он вынул из кармана фото, сличил, сомнений не было: он, делегат!
Дождался Рябошапченко, когда закроют склад, рабочие пошли к проходной, а тот, с бородой, задержался, вышел последним.
Иван Александрович нагнал его:
— Извиняюсь, можно с вами побеседовать?
— Я тороплюсь... — сказал бородач, но шаг замедлил.
— Вы были делегатом областной партийной конференции...
Бородач остановился, смерил его настороженным взглядом и тихо сказал:
— Ты что? Белены объелся?
— У меня доказательства есть! — напрямик сказал Рябошапченко.
— Это какое же доказательство? — усмехнулся бородач.
— Отойдем в сторонку! — предложил Рябошапченко и не оборачиваясь пошел в сторону электростанции, там была скамеечка.
Идет, а сам прислушивается, но шаги слышны, бородач следует за ним. Сели они на скамеечку:
— Вот, гляди! — Рябошапченко издали показал на ладони снимок. — «Наш делегат на областную партийную конференцию, пограничник, старшина-сверхсрочник», — прочел он.
— Допустим. Что же дальше? — выжидательно произнес бородач.
— Нуждаюсь в совете...
— Ну-ка, дай портрет! — потребовал бородач.
Рябошапченко протянул ему фотографию. Тот взял, поглядел и, усмехнувшись, сказал:
— Отродясь такого не видывал! Лицо босое! — он вынул из кармана матерчатый кисет, насыпал на портрет самосада, свернул и закурил.
На Рябошапченко пахнуло горьким запахом крепкого табака. Огонек бежал по фотоснимку. Он ждал, что будет дальше.
Сделав затяжку, бородач спросил:
— Как ваша фамилия, имя?..
— Я начальник механического, Иван Рябошапченко...
— Вы и раньше были начальником? — прищурясь, спросил бородач.
— Нет. До войны был мастером. Петелин заставил, пришлось...
— Та-ак! — многозначительно протянул бородач. — Что же за совет вам нужен?
— Появился на заводе инженер, Николай Гефт, из местных немцев. Подбивает меня против оккупантов, а сам, если посмотреть на него, служит Гитлеру верой и правдой!..
— Та-ак, дальше.
— Думаю, не провокатор ли? Можно ему довериться? Или опасаться? С человеком надо пуд соли съесть, а времени в обрез.
— Та-ак! — снова протянул бородач.
«Немногословный товарищ», — подумал Рябошапченко.
— Меня на складе знают как Туленко Игната Ивановича. Поняли?
— Понял.
— Дня через три зайдите в обед, я вам скажу. Где взяли фото?
— Тут бабка семечками торгует, такой мне счастливый фунтик достался...
— Хороши семечки! — усмехнулся бородач и поднялся со скамьи. — Стало быть, через три дня. Если удастся раньше, приду сам в механический. Ну, бывайте! — бросил он на прощание и быстрым шагом пошел к проходной.
Только в десятом часу вечера Николай попал к Покалюхиной.
Зная его точность, граничащую с педантизмом, Юля беспокоилась, выходила на улицу, пыталась читать, но ничего не лезло в голову.
Увидев Николая Артуровича, от радости она забыла все обидные слова, припасенные для него в ожидании.
Николай выслушал собранную Юлией информацию, передал ей сводку Совинформбюро и собрался домой, на Дерибасовскую. Юля пошла его провожать.
В лицо дул освежающий ветер, насыщенный йодистым запахом моря. Мерцали крупные звезды, и тонкий серп молодой луны подсвечивал серебром темные кроны каштанов.
