летчики не могут завалить громадину дудаевского пристанища. Впоследствии на этот вопрос не могли ответить и специалисты-промышленники, прибывшие туда вместе с Олегом Сосковцом, разрабатывавшие высокоточное вооружение. Обходя оставшиеся руины, они качали головами, так и не открыв загадку, почему на учениях бомбы ложились точно в пятачок, а сейчас развалили все вокруг, но так и не попали в цель.
В начале января Дудаев пошел на крайний шаг — из тюрем было выпущены все уголовники, пожелавшие воевать против русских. Вместе с ними на поле брани пришли и тюремные нравы. Они не щадили никого, в том числе и своих. Группа украинских националистов, воевавшая на стороне Дудаева, попытавшаяся уйти из Грозного, была расстреляна без суда и следствия.
Кольцо сжималось. Отчаяние нередко охватывало даже самых преданных Дудаеву людей. Руководитель ДГБ С. Гелисханов начал сепаратные переговоры с руководством российской контрразведки о возможности перехода вместе с двумя батальонами на сторону федералов. Вспоминая о тех днях, Масхадов рассказывал, что в бункере все чувствовали себя обреченными. Они могли надеяться только на чудо. И эти чудеса периодически происходили.
Команды, отдаваемые военным, чередовались с удивительным постоянством. «Вперед! Стоять! Вперед! Стоять!»
Москва вела непонятную игру. Каждая остановка, каждая передышка для боевиков были бальзамом на раны. Сквозь неплотные позиции федеральных войск во дворец подвозилось вооружение, боеприпасы, доставлялась развединформация, из дворца выносились раненые. Нередко коридоры создавались для прибывших в Грозный депутатов. Они, потрясая мандатами, мотались через линию огня, внося коррективы в ход сражения.
Из беседы с бойцом ВДВ в/ч 41450
— Было это после того, как мы взяли три здания 3 января 1995 г. К нам пришли парламентеры, их было 7 человек, и представились. Представился депутат Сергей Адамович Ковалев, с ним еще 2 депутата, фамилии я не помню, 2 служителя христианской церкви, подполковник — пленный начальник штаба полка и чеченец с ними. Пришли они к нам с предложением сдаться. Аргументировали они тем, что мы находимся в окружении, находимся одни.
Вопрос: Это сам Ковалев говорил или депутаты?
Ответ: Беседовал Ковалев, депутаты вставляли. Основную линию гнул Ковалев. Сначала те, кто его встречал, хотели просто-напросто по-русски послать его подальше. Но потом пропустили. Он разговаривал со старшим, кто у нас был, — замполит батальона. Фамилия замполита — майор Холов. Разговаривал он с ним. Солдаты присутствовали при этом. Вот как стояли в охранении. Это 9-я рота.
Было какое-то затишье, перемирие там объявили, и он предложил нам сдаться, сложить оружие. Он говорил, что находится здесь в качестве представителя Российского правительства. Договариваются о том, чтобы забрать военнопленных, обменять их и гарантировал, что в этот же день мы будем в Моздоке и отправят нас домой.
Вопрос: То есть он конкретно предложил сдать оружие?
Ответ: Да. На что мы ответили, что мы военные, принимали присягу и этого делать не будем. Он еще раз просил подумать.
Нам сказали, что мы окружены и если не сдадим оружие, мы погибнем все. Поэтому подумайте. И в это же время перемирия и затишья (они говорили, в нас никто не стреляет), в это время у нас погибает солдат. Снимает его снайпер с наблюдательного поста попаданием в голову. То есть в то время, когда они были именно у нас. Спустился солдат за санинструктором. Кричит, что Сергея Мордвинцева ранили. Через 10 минут санинструктор прибегает со слезами на глазах, сказал, что Серега Мордвинцев погиб. И тогда ему (Ковалеву) ответили: «Вот видите — мы не стреляли. Стреляли ваши. Мы сдаваться не будем».
Он еще раз сказал, чтобы мы подумали. Но ему однозначно сказали, что сдаваться не будем. Они развернулись и пошли. Служители церкви нас перекрестили. И они ушли. Вот такая была встреча.
Степашин понимал, что целью любой войны является утановление мира. Вместе с Егоровым он мотался по Грозному, встречался с военными, мирными жителями, старейшинами. Вместе с ними, не прячась от пуль и осколков, ездил Саламбек Хаджиев. Академик, доктор наук, бывший директор нефтяного института, депутат Верховного Совета СССР. Он пешком без охраны пришел в свой разрушенный дом — институт, где скрывались его сотрудники. Пришел, чтобы доказать всем, что начатое дело по восстановлению конституционного строя в Чечне не блажь, не прихоть Москвы, а объективная реальность, которая должна в корне изменить жизнь на его родине.
Оказавшись здесь, Степашин понял, что, несмотря на все происходящее, на боль, ужас и даже смерть, именно здесь настоящая жизнь…
Победа, равная поражению
Дворец был взят и Грозный освобожден, но предстояла серьезная работа не на один месяц. Медленно, продвигаясь шаг за шагом, армия и внутренние войска вышибали боевиков из их щелей. Тяжело выбивали, с большими потерями и среди своих ребят, и среди мирного, ни в чем не повинного, случайно оказавшегося в зоне боев населения. В большой драке, когда смерть ходит за тобой след в след, выбирать оптимальные методы не приходится. Горели машины, осуждающе на все происходящее смотрели пустыми глазницами дома и постройки.
Воевавшие здесь юнцы не видели Сталинграда военного, но те, кто мог сравнивать, говорили, что Грозный был страшнее. Страшнее оттого, что столица Чечено-Ингушетии была одним из самых красивых и зеленых городов на Кавказе. Возвращаясь домой, бойцы показывали фотографии видов «нового» Грозного тем, кто помнил город цветущим. Люди плакали.
В армии плакали из-за другого. Там, наверху, словно не хотели знать, что происходит здесь. Политики, приезжавшие для поднятия собственного престижа в глазах избирателей, ограничивали свое жизненное пространство габаритами спецвагонов на моздокских путях, предусмотрительно окруженного батальоном спецназа.
Походив по окраинам и потолковав с тыловиками, спешили в Москву с чувством исполненного долга.
И если к командующим группировок еще вчера, до начавшегося наступления, относились, как и положено относиться к большому начальству, то, пройдя через гарь и кровь со своими бойцами, Бабичев, Трошев, Степашин и Рохлин стали для солдат родными. И несмотря на ожесточенность боев, на шквал огня, встретившего десант, первые потери в корпусе Рохлина начались только через неделю. Там, наверху, не знали, не чувствовали, а может, просто не хотели знать, что происходит ЗДЕСЬ. Но вступившие в бой на этой земле понимали и чувствовали, ЧТО происходит там.
Офицеры и солдаты скорее интуитивно ощущали, чем реально знали о той невероятно яростной борьбе, которая велась в Москве за собственные «чеченские интересы».
Об этом можно было судить по разного рода заявлениям, декларациям, прогнозам политиков, далеких от войны, от реалий здесь происходящего. Не меньшую пищу для размышлений давали команды, поступающие сверху: «Стой на месте, иди сюда».
Как смачно звучит она из уст сверхсрочника. Как цинично — из уст политика. Но первый своим
